– Вот что, Андрей и Шура! Мы с Тосей собираемся в Москву родню проведать. Отпустите Люсеньку с нами!

И тётя Тося:

– И правда, отпустите! А? Москву посмотрит. Кремль!

А мама:

– Да вы что, всерьёз ли? Ведь она вас по рукам и ногам свяжет. Да и болеет часто. Даже и думать нечего!

У, какая мама! Сердце моё затрепыхалось от обиды, и я готова немедленно бросить и отчий дом, и родителей. В Москву хочу! Хочу в Москву! И заныла, и запросилась, пока папка сердито не приструнил меня. А дядя Серёжа весело и таинственно подмигнул мне, показывая глазами на кухню. Продолжая разговор с родителями о том о сём, дядя Серёжа и тётя Тося стали собираться домой. Шумно простились с родителями, хотя идти им надо было через дорогу, потом в проулок – совсем недалеко. Тётя Тося немного задержалась в комнате и задержала родителей, а дядя Серёжа, шагнув на кухню, увидел меня у вешалки, понял, какие чувства клокочут во мне. Быстро оделся, закутал меня в подвернувшийся мамин пуховый платок и, не найдя моей обувки, прижал меня к груди, запахнул своим полушубком. Я, как мышка в норке, затаилась у него на груди и, наверное, от счастья потеряла память, потому что совершенно не помню момента перехода от нашего дома к дому дяди Серёжи и тёти Тоси. И мороза не помню. Да и тепло мне было под полушубком дяди Серёжи.

Следующий момент запомнился. Я играю с дядей Серёжей на кровати – строим домик из костяшек домино. Тётя Тося возится на кухне у плиты. За окнами сгустившаяся темнота. В окошко снаружи стукнула чья-то рука.

– Бабушка твоя идёт! Прячься! – быстро, с выражением в голосе опасности для меня, сказал дядя Серёжа.

Не заметив смешинок в его глазах, я соскользнула под кровать и затаилась, прижав ручонку к груди, где так громко колотилось сердчишко – ну, так громко! – ещё бабушка услышит.

Бабушка вошла, уселась, не раздеваясь, на табуретке и как ни в чём не бывало застрекотала, завела разговоры о разных разностях с хозяевами дома. Её уговаривали пить чай, но она, посидев и наговорившись, встала и сказала:

– Ну, Люськ, вылезай. Где ты там? Домой пошли, а то тёмно уж на дворе.

С недовольным лицом я вылезла из-под кровати. Бабушка, оказывается, принесла мою пальтушку, валенки и варежки. Дядя Серёжа и тётя Тося говорили мне что-то утешительное, но я была окутана безутешной печалью. И рождалось чувство протеста против всех взрослых: вот назло всем вырасту и уеду в Москву!

…С какого же возраста я стала осознавать себя и помнить? Могу сказать уверенно: с конца непряхинского периода жизни, а это первая половина 1943-го года, и мне шёл четвёртый год. В деревне Непряхино жили родители моей мамы, и какое-то время жила наша семья до переезда в соседнее село Верхние Караси. Но, конечно же, мои воспоминания были такими отрывочными, что даже и не верилось, было ли то, что я помню, на самом деле. И всё же именно эти фрагменты воспоминаний с отдельными деталями, чем-то поразившими моё воображение и потому осевшие в моей головёнке на долгие годы, убеждают меня теперь в реальности того или иного события.

Ну вот, например. Я, мои братцы, наш дядя Витька Тырданов – только мы не сознаём, что он нам приходится дядей, он ровесник моему старшему брату Герке – летним, погожим деньком бегаем то ли на пустыре, то ли на поляне около какой-то закопчённой избушки, в которой никто не жил. От избушки пахнет горелым железом. И избушка эта называется кузницей. Впрочем, я не бегала вместе со всеми. Для мальчишек я была слишком мала и путалась у них под ногами. Они меня отгоняли от себя, чтобы ненароком не сбить, не толкнуть, а сами носились с ором и топотом. Чтобы чем-то занять себя, я стала отыскивать около кузницы какие-то камешки и железки. Вдруг увидела отливающую медью змею, греющуюся на солнце. Только я не знала ещё, что это змея. Я видела на грядках в огороде дождевых червяков, поэтому и закричала:

– Ой, какой большой червяк!

Ближе всех ко мне оказался мой пятилетний брат Женька. Он испуганно завопил:

– Змея! – и оттащил меня за подол платья в сторону. Прибежали Герка с Витькой и палками то ли забили, то ли прогнали змею.

Эту картинку и особенно отливающую медью и действительно похожую цветом на дождевого червяка змею я запомнила на всю жизнь. Однако я сомневалась: таких змей вроде нет на Урале. Может быть, это был уж, но почему ясно запомнился цвет змеи – не чёрный или серый?

Много, много лет спустя, в 1997 году, будучи в гостях у старшего брата Георгия и его жены Анны в Магнитогорске, я стала рассказывать эту историю и назвала змею ужом, не уточняя цвет. Георгий тут же поправил меня:

– Это был не уж, а медянка.

Оказывается, на Урале водятся такие змеи. И, конечно же, они не чёрного, а медного цвета! Вот как зримо детская память сохранила то, что я увидела в своём трёхлетнем возрасте.

И запомнила я похороны деда Тырданова в июне 1943 года. Мои старшие братцы, шестилетний Герка и пятилетний Женька, откуда-то примчались, попросили у бабушки Кузьминой два пятака и вновь умчались. Через какое-то время они прибежали домой окончательно. Перебивая друг друга, они стали возбуждённо рассказывать о том, что увидели в доме деда и бабушки Тырдановых, куда они, оказывается, бегали:

– Бабка Тырданова плачет – никак дедушку не может разбудить, а он так крепко заснул, что совсем не двигается. Мама наша тоже плачет и говорит, что он умертый! Ему зачем-то положили на глаза два пятака. Когда он проснётся, пятаки скатятся, и он наверное засмеётся!

Непривычно притихшая бабушка Кузьмина, слушая их, горестно качала головой и крестилась.

А мне было совсем не грустно, а даже весело: светило солнышко, между берёзок росла мягкая травка. Какие-то кресты и холмики совсем не пугали, ибо я не понимала, для чего они здесь и почему их так много. И мёртвого дедушку я не видела. Гроб с его телом стоял на телеге, и мне с моего малого роста не было его видно. И гроб – это просто длинный ящик. И вообще было непонятно, для чего сгрудились взрослые вокруг глубокой ямы. На миг в поле моего зрения оказались плачущие бабушка Тырданова, моя мама и тётя Клавдия. Я уже хотела зареветь в голос, но в это время какая-то тётенька сунула мне в рот ложку сладкого риса с изюмом. Плакать расхо-телось. Проглотив вкусное угощение, я убежала к малышне, которая носилась неподалёку по дорожкам между непонятными холмиками с крестами.