Шрифт:
– Простите, но вы так похожи на Катрин, мою невестку! Выходит, это правда, ну, что вы – сын Лароша?
– Дорого бы я дал, мсье, чтобы им не быть! – ответил сконфуженный Жюстен. – Но беда в том, что доказательств я уже никогда не получу – ни за, ни против.
– Когда вы уехали из Гервиля, Элизабет часто об этом упоминала. Что вы очень похожи с ее покойной матушкой и что у вас такие же белокурые волосы, – подхватила Ивонн. – У меня есть фото Катрин и Гийома, сделанное по случаю крещения их малышки. Я вам покажу!
Старый мельник помрачнел. Он до сих пор не мог смириться с потерей среднего сына.
– Поговорим о другом, – предложил он. – Сегодня пришло письмо из Парижа! Я не открывал, ждал вас. Прочтем, а потом сразу будем обедать. Иначе мальчики в школу опоздают.
Несмотря на радушие Дюкенов, Жюстен чувствовал себя в их семейном кругу лишним. Да еще в обеденное время. Он было встал, но Пьер подал ему стакан вина.
– Письмо из Парижа могла прислать только Элизабет! Наверняка вам будет интересно узнать новости, – сказал он. – Останьтесь!
– Ну-ка, что она тут пишет… – пробормотал Антуан, вынимая из кармана очки.
В конверте также обнаружилось две коричневые картонки с золотым тиснением, в которые обычно для сохранности вкладывались фотокарточки. Все дружно умолкли, и старик стал читать:
Милый дедушка Туан, милая Ивонн, милый Пьер, милые мои кузены!
К сожалению, я не прислала вам приглашения насвадьбу – жизнь в Париже настолько стремительная, беспокойная, что я пренебрегла этой традицией. Объявления о нашем предстоящем бракосочетании вывешивались в мэрии VI округа в течение положенных трех недель, и в субботу, 17 июня, мы наконец поженились. Свидетелями взяли Бонни и дядю Жана, которые в тотже день официально обручились. Оба этих события мы отпраздновали в ресторане на бульваре Сен-Жермен.
Как я уже писала, я довольно долго болела – с самого приезда в столицу. Но теперь поправилась и вышла замуж за того, кого люблю.
Ричард окружает меня заботой и нежностью, такчто обо мне можете не волноваться. Во вторник,27 июня, мы уплываем в Нью-Йорк на пароходе «Гасконь».
Я очень часто думаю о вас, честное слово! Но судьба увлекает меня далеко-далеко от родины, на землю которой мне, возможно, больше никогда не ступить. А может, я все-таки приеду, но только когда человек, разбивший жизнь моих родителей, упокоится навеки.
Я буду очень рада, если Ивонн и впредь будет заботиться об их доме в Монтиньяке. И, конечно же, берите постояльцев, если это будут хорошие, порядочные люди. Это пусть маленький, но доход.
А еще я часто вспоминаю Жюстена. Если он все-таки вернется в Гервиль или если вы его увидите, передайте, чтобы не показывался в замке. Хотя, если хватит смелости, он может потребовать у Гуго Лароша, чтобы тот признал его законным сыном. В будущем это даст Жюстену права на наследство. Свою долю я ему уступаю с дорогой душой.
Еще передайте ему, что оловянный солдатик скоро совершит свое третье трансатлантическое плаванье. Он поймет.
Я вас всех люблю и крепко-прекрепко обнимаю. И отправляю две фотокарточки, которые, надеюсь, вас порадуют.
Элизабет– Что ж, мой мальчик, даже если б захотел, ты не смог бы выбрать день лучше, чтобы зайти в гости! Внучка тебя не забывает, – воскликнул Антуан, обращаясь к гостю, и только потом положил письмо на стол.
Жюстен был потрясен. Он все еще нежно любил Элизабет, и сколько бы ни напоминал себе, что они – кровные родственники, все без толку.
– Мне очень приятно, – пробормотал он. – Слава Богу, она счастлива, и в Нью-Йорке ее ждут те, кто ее вырастил и любит.
– Ричард Джонсон ее обожает, это ясно как день! – мечтательно протянула Ивонн. – Теперь они поженились и можно не волноваться – уж он ее в обиду не даст.
– Время покажет, – буркнул Пьер и досадливо поморщился. Ему американец никогда не нравился.
– Деда, а можно нам фотографии? – спросил Жиль, трепеща от любопытства.
– Имейте уважение к матери, пострелята! Она – первая! – распорядился старый мельник.
Ивонн, с разрумянившимися от удовольствия щеками, взяла одну из фотографий и осторожно приподняла защитный слой папиросной бумаги.
– Элизабет с супругом! – объявила она серьезным тоном. – И оба так хорошо улыбаются!
– И наряжены по последней парижской моде, спорим? – насмешливо отозвался Пьер. – Ну-ка, покажи!
Он даже нахмурился, так велико было его удивление: одежда на молодоженах была повседневная. У Элизабет в руках – букет, но платье светлое и простое, без декоративной отделки. Фото переходило из рук в руки, и Жюстен получил его последним. Пальцы у него дрожали от волнения.
Наконец он увидит девушку, чье лицо забыть невозможно! Элизабет смотрела в объектив спокойно, с радостной улыбкой. С Джонсоном Жюстену встречаться не доводилось, и он с горечью отметил про себя мужественную красоту американца и то, каким довольным он выглядит.
– На другом фото – дядя Жан и мадемуазель Бонни! – вскричал Жиль. – И место красивое. Они на берегу озера?
– Фон нарисован на холсте, и его попросту устанавливают за спиной клиентов в фотомастерской, – объяснил Антуан. – А теперь передай фотокарточку мне! Жан – красавчик в своем галстуке-бабочке! Господи, еще одно мое дитя уезжает в Америку… И в этом мире нам больше не свидеться.
– Дедушка Туан, может, дядя Жан скоро вернется, – сказал на это Лоран, обнимая старика.
– Бонни тоже хорошенькая – загляденье! – восхитилась Ивонн. – Эта блузка ей очень идет.
Жюстен на обрученных Жана и Бонни посмотрел мельком, из вежливости. Он думал о том, как хорошо было бы иметь фотографию Элизабет, которую всегда носил бы при себе и любовался бы ее восхитительными чертами, взглядом, улыбкой.
«Если ей пришлось покинуть замок в спешке, значит, там должны были остаться фотографии! Можно рискнуть и сходить в Гервиль. Гуго Ларош, естественно, прикажет меня гнать… Но если пробраться в дом в его отсутствие…»
Утвердившись в своем намерении, Жюстен с аппетитом поел поданного Ивонн сочного бараньего рагу с гарниром из тушеного картофеля и морковки. Потом выпил кофе, к которому полагалась чарка фруктовой водки, поблагодарил Дюкенов и зашагал по дороге вдоль спокойной реки.