Игла прочно сидела в сердце всю дорогу домой, когда она, махнув на прощание Толику, севшему за руль своего раздолбанного «Жигуленка», медленно свернула на бульвар, отозвалась тупой болью, словно кто-то пошевелил ее, когда Лена подняла голову и увидела светящиеся окна Санькиной квартиры.

«Квартира Санька – я впервые подумала «квартира Санька», а не «наша квартира»!»

От этой мысли сердце заныло еще сильнее. Открыла своим ключом дверь. Приветствие, традиционный поцелуй в щечку. Санек уже вовсю жевал только что приготовленную пиццу-полуфабрикат, от которой Лена довольно равнодушно отказалась.

–Ты чего какая-то мрачная? – на мгновенье замер Санек, удивленно глядя на ее бледное, хмурое лицо.

Лена пожала плечами, постаравшись улыбнуться с видом чрезвычайной усталости.

–Выслушала претензии от Князя.

–О, претензии Князя – это святое, – расхохотался Санек и с новой порцией пиццы отправился смотреть футбол.

Что оставалось делать? Лена тихо вошла в темную спальню и замерла перед окном, отведя в сторону тяжелый занавес. Снег, снег – легкие хлопья, покрывающие все горизонтальные плоскости, постепенно превращаясь в толстый слой, похожий на пуховое зимнее одеяло, под которым так хорошо и уютно, не слышно ни звука, спи себе, не думай о плохом. Сколько лет прошло, сколько зим, сколько тонн снега утекло вешними водами с тех пор, как она перестала мечтать о Принце? О Принце на белом коне.

Санек – каменная стена, за которой она забыла о всех треволнениях жизни, где могла спокойно читать свои любимые детективы о Ниро Вульфе и комиссаре Мегрэ. Ее не касались проблемы безденежья и безработицы, она не думала о хлебе насущном и о том, что надеть. Даже деньги никогда не считала – то была прерогатива Санька, находившего в звоне монет нечто приятное. Но разве было в этом покойном мире хотя бы на грамм счастья?

Лена рухнула на широкую постель, почти мгновенно забывшись сном.

* * *

Сны – другое измерение. Стоит лишь отключиться сознанию, как душа шагает в него, как в неизвестность космоса. Что-то забывается, словно испаряется рисунок на морозном окне, стоит лишь открыть глаза. Другие сны откладываются в памяти на всю жизнь. Стало быть, они что-то да значат?

В этом сне Лена шла по знакомой улице деревни, в которой прошло ее детство. Малиновка, улица Крупской, пять – дом из потемневшего дерева, резные наличники, забитые ставни.

Дом был пуст и мертв.

Мне приснился странный сон: заколоченный дом;

Пыль и серость. Три окна – накрест досками. Видна

Белым флагом (весть о мире!) занавесочка одна…

Чей это был голос? И строчки ложились прямо поверх дома, светлого неба над крышей – словно кто-то, как поверх фотоснимка, писал по воздуху, небрежно и торопливо.

Тук-тук, кто в том доме живет?

Тук-тук. Пустой звук, и никто и не отопрет.

Лена стояла перед тихим домом – пустым, печальным. Сколько лет прошло, сколько зим?

Но по музыке неслышной, по тоске в моей груди

Узнаю я: в доме жили (и живут!) деды мои…

Вдруг ее словно окатило волной тепла, и время вдруг побежало вспять, назад, против хода часовой стрелки, вернув в беззаботное детство, похожее на одно долгое жаркое лето.

Палящее послеобеденное солнце. Ленка и две ее двоюродные сестры, Люда и Натка, начинали в зеленой беседке из хмеля игру в кукольную столовую. Взрослые – дед с бабой, три мамы девочек, отец Люды и соседка тетя Маруся – усаживались за стол в большой комнате играть в покер. Их голоса ясно доносились через открытые окна.

–Маруся, веди запись. Кто начинает?

–Милая моя, остись, ты что-то сегодня все путаешь.

–Ничего я не путаю, с чего взяла?

–Твой сегодня с утра с соседом на рыбалку ушел. И что мужики в рыбалке находят?..

Доносящиеся из дома голоса, смех. Потом бабушка встает и идет на кухню, выключает чайник.

–Дед, спустись в погреб за квасом для окрошки!

–В такую жару только окрошка и спасает.

–Вчера мой перепутал в погребе банки – ну, знаешь, бабуля делает себе лекарство из алоэ, выжимки, и тоже хранит их в трехлитровых банках, как и квас. Тут жара, духота, мой спустился, хватанул банку, открыл и глотнул с жару… Боже, как он орал!

–Могу себе представить.

В беседке Натка режет листья хмеля для игрушечной окрошки, а Люда сажает куклу за стол.