Шрифт:
«бледный рот слегка разжат,
неровно трудное дыханье,
и на груди моей дрожат
цветы не бывшего свиданья». А в противоположном конце зала – Он. То есть ты. Равнодушный. Улыбаешься так холодно и отстранённо. Ты, значит, вылитый Печорин, я – вся из себя княжна Мэри. И наше маленькое лето в слезах, оно плачет – нет выхода. И тут Алинка со своим «покалякать» – на тебе. Такая проза. Я вздохнула. И придёт же, и привяжется, и всё ей расскажу, а потом жалеть буду. Или не буду?
«27 сентября 1989г.
Первый месяц осени пролетел, а мы и не заметили, да, Дневничок? Наконец-то в школу пойдём. Если честно – даже соскучилась. Тогда помню, обрадовались на сборах 30 августа, что будем на посту №1 стоять, у Вечного огня. Считай, каникулы продолжились. И дело полезное. А не очень всё оказалось. Потому что придурков полно вокруг, то курсанты-моряки, то ещё кто. Подойдут, и давай кривляться. А ты в ответ – ни словечка не можешь сказать, ни по лбу треснуть.
Новостей скопилось, полна коробочка. Готовься! Я сегодня – как проснулась. Не писала тебе – мы теперь в 10-м учимся, вот пена! Реформа, батюшка. И в школах – перестройка, ага. А тот, кто в последнем классе – тот в 11-м теперь. И так далее, и тому подобное. Нам старшеклассникам подфартило – ничего не изменилось, а вот первоклашкам новый срок мотать, на год больше. Мура какая-то, если честно. И вообще. Шахтёры опять бастуют. Латвия, Литва объявили о суверенитете. Шо це такэ, как сказала бы баб Люба, и с чем его едят? Я, может, и не знала бы, мне Игорь написал. Ну, Игорь – из Каунаса, солдатик. Друг по переписке. Помнишь? В общем, я смотрю, жизнь летом бурлила не только у меня, но и у страны тоже.
Папик ходит хмурый, как тучи на границе – талоны посеял. Особенно на сахар ему жаль. Рад бы на меня свалить, что я где-то положила и забыла, да сам до дома их не донёс. Ходил вчера, полдня ворчал. Такой пеночный! Сам себя обзывал, вздыхал тяжко, как лошади тогда, на замесе. А мне как-то пофигу. Потерял, и потерял. Не в первый раз чай несладкий пить. Я и всю жизнь без сахара согласна, лишь бы… ой, ладно. Молчу.
Алинка сегодня приходила, Дневник. Чё было-то! Уму-разуму учила (как всегда). Она, прикинь, думала, что случилось со мной что-то нехорошее в Донском. Потому что одни глазюки на морде лица остались, хожу привидением, костями гремлю, как цепями. Давай, говорит, колись. Кулаком по столу стучит. Ну, и всё, я раскололась. Проревелась – по самую маковку. Вот, блин! А она сказала, дура ты (я то есть). Не права, мол, ты, что решила (а я решила, да!) как можно дольше в деревню не ездить, забыть и не вспоминать. Чё ты счастьем, говорит, раскидываешься и вообще даже пальчиком не шевелишь в его сторону? Под лежачий камень вода не течёт. Пора, кричит, брать власть в свои руки. Как завещал дедушка Ленин. Разошлась, короче, не на шутку», – я улыбнулась, вспомнила, как подруга заявилась в гости, а я не услышала. Ну, у меня ж – осень босыми ногами танцует, Ахматова в ухо шепчет: «Слава тебе безысходная боль, умер вчера сероглазый король» – не до Алинок тут.
– Блин, ты даёшь, метёлка! – возмущалась она потом вместо приветствия, когда я всё-таки услышала и трель, и стук в дверь, и впустила подружку.
– Нельзя же так пугать, я 15 минут уже тарабаню, а ты – ноль эмоций, фунт презрения. У приличных людей приступ может случиться, инсульт…
– Недержание, – вставила я.
– Вот именно! – сгоряча согласилась Алина, а потом: – Что?! Я тебе дам щас, недержание! Давай уже. Исповедуйся.
Ну я и дала. Со слезами, соплями, всё как полагается. Подруга не перебивала до конца исповеди, а потом:
– Короче, с этим нужно что-то делать. Менять, понимаешь? – Алина стукнула кулачком по столу, – Пора брать почту, банк, телеграф. И революция в кармане.
– Я не могу! Не могу! – мне не до шуток, я в отчаянии. Как ей объяснить, что моя революция – это подойти первой, то есть навязаться. Бегать за мальчишкой, кошмар! И потом, неизвестность – это тяжело, но надежда есть, а так – вдруг я ему не…
– Ты ему нравишься, – чеканит подруга. У меня, что, на лбу мысли написаны? А она продолжает уверенно, – или нужно понравиться, только и всего!
– Нет.
– Блин! – вскочила Алинка. Злится, носится кругами по комнате. Остановилась, подбоченилась, – ну, и сиди тут, гордая и несчастная. И глупая. А другая, попроще, подойдёт, уведёт – не задумается.
У меня задрожали губы.
– И… и… пусть! Значит, он… значит, и не нравилась, и…
– Да ёлки-палки, чё за фанатик?! Тебе бы в инквизиции работать, всех бы сожгла! Без суда и следствия при том, стопудово! Ты же только что говорила, какой он замечательный, какой особенный, непохож на остальных. И это чудо собираешься упускать? Ты должна поехать и найти его, и подойти! Выяснить.Чего бояться? Посмотри! – махнула подруга рукой на окно, – весь мир как на ладони, открыт и понятен, у наших ног. А ты боишься каких-то придуманных страхов. Ещё ничего не знаешь, ещё ничего не произошло, а уже накрутила!
Я слушала и молчала. Переваривала. Решиться на трудный, смелый для меня, поступок? Я же трус. Ах, насколько проще сидеть и страдать, а сделать первый шаг так страшно! И куда ж без этого: что он обо мне подумает? Что другие скажут?
– Знаешь, чего ты боишься? – Алина препарирует меня, пока тёпленькая, – Ты боишься взаимности, вот чего! Боишься быть счастливой, Наташка! Ты не знаешь, что с этим делать!
– Ты права.
– Что?! – она обескураженно плюхается на табуретку.
– Ты права, – повторяю я.
– Фух, – выдохнула подружка, делая вид, что утирает пот со лба, – ну, наконец-то! Нелёгкая это работа – из болота тащить бегемота!
– Я – бегемот?!
– Ещё какой! И живёшь в болоте своих страхов да страданий! Пора его встряхнуть!
Да уж, подружка постаралась не на шутку тогда!
Сенека сказал: «Сделай первый шаг и ты поймёшь, что не всё так страшно».
– Пора встряхнуть это болото! – говорю себе каждый раз, когда понимаю, что боюсь.
«…И мы насмеялись до икоты, а потом я снова ревела. Чёрт его знает уже почему. А потом постановили, то есть она постановила, и обжалованию не подлежит – едем в Донской 7 октября, в День Советской Конституции. Чем не повод? Дискотека стопудово будет празднишная, так что там кое-кого и встретим, и обозначим, как сказала Алинка, наше с ним статус кво. Ох, ну и денёк выдался, Дневник. Давно так не переживала. Словно на качелях, вверх-вниз. И сейчас боязно, жуть! Как подумаю – приедем, увижу, и чё? А он, такой, – я не я и рожа не моя. Хоть топись тогда!».