Впрочем, эта спонтанность в отношениях ему нравилась, напоминая нестандартные ходы в шахматах. За месяц вынужденной разлуки Габриэль прокрутил в уме дюжину вариантов развития их отношений, но на такое простое – «пригласите меня» – никак не рассчитывал.

Осенний ласковый денек соответствовал настроению молодых людей. Не сдававшее своих позиций лето одаривало землю щедрым солнечным теплом; в зеленой листве резвился легкий ветерок. Свесившись с лошади, Габриэль ловко сорвал полевой цветок и преподнес его своей спутнице. Пробившаяся сквозь суровый облик воина романтичность заставила девушку улыбнуться. Вертя стебелек цветка в изящных пальчиках, она с нежностью смотрела на рыцаря, сердце которого выбивало гулкую дробь.

Так они и ехали, переглядываясь и почти не разговаривая. На языке у Габриэля вертелось множество вопросов, но он умел ждать. К тому же он сделал достаточно уступок и теперь рассчитывал на ответный шаг. Пара миновала небольшой виноградник и, не сговариваясь, направила коней в сторону приветливой рощи, манившей их молодыми кронами.

– Габриэль, у меня было время осознать, как непростительно глупо я себя вела! – собравшись с духом, выпалила Сабина и замерла в ожидании ответа.

Но шевалье молчал. Почувствовав его напряжение, девушка окончательно заперла свое самолюбие в глухом уголке души и выпустила вперед любовь. Признания полились сплошным потоком.

– Я все поняла еще в тюремном подвале. Лежа на гнилой соломе и слушая, как шуршат по углам крысы, я горько плакала и думала о том, что вы, шевалье, никогда бы не оставили меня в этом зловонном подземелье. Та страшная ночь показалась мне бесконечным кошмаром. А наутро, когда вместо ожидаемого заключения под стражу вы решительно перевезли меня в замок, я окончательно прозрела. Ваша комната, вещи, книги, будто влажная тряпочка, очистили мои мысли, и на душе у меня вдруг стало так тепло и спокойно, как в материнских объятиях. Завернувшись в плащ и вдыхая ваш запах, я поняла: пока вы рядом, со мной ничего плохого не случится. Не ревнуйте меня, Габриэль! Вам не к кому ревновать. Кретьен – это лишь невинные разговоры и детские фантазии, вы же – реальность. Самая лучшая реальность.

Неожиданная исповедь, похожая на признание в любви, настолько потрясла рыцаря, что, всегда остроумный, он не нашелся с ответом. Его распирало от ликования, в голове райской музыкой звучали победные слова: «Я завоевал ее!» Даже в шелесте деревьев ему слышалось услужливое поддакивание: «Ш-ш-шевалье, ж-ж-желанный!» Боясь захлебнуться от восторга, Габриэль закашлялся.

Между тем, соблазненные прохладой буковой рощи, шевалье и его спутница решили прогуляться пешком.

– Сабина, я давно хотел вам сказать… – Помогая девушке спуститься с коня, Габриэль сжал ее в объятиях, и на одно восхитительное мгновение их дыхание застыло.

Наконец, набрав в легкие воздуха и склонившись над лицом Сабины, шевалье впервые в жизни выдохнул:

– Я люблю тебя!..

Продолжение окутал сладкий плен поцелуев.

Раймон де Сен-Жиль и его девятнадцатилетний сын, возвратившись из Прованса, продолжали отвоевывать свои земли, и в каждом освобожденном городе подданные встречали их с восторженной преданностью. После Латеранского собора, лишившего род Сен-Жиль наследных земель, терпению графа пришел конец. Он отказался от переговоров и перемирий и похоронил милосердие под тяжелой могильной плитой. Да и главный переговорщик, он же зачинщик кровопролитной войны – папа Иннокентий Третий, – предпочел умереть летом 1216 года, с тонким сарказмом предоставив ее участникам самим выпутываться из этого продолжительного кошмара.

Война с де Монфором вступила в заключительную фазу. Разделившись с сыном, граф Тулузский отошел к землям Испании, где собирал силы, для того чтобы вернуть самое дорогое, что у него было, – свою столицу.

– Так значит, безгранично преданная Тулуза ждет возвращения своего любимого графа Раймона? – задал де Монфор риторический вопрос, и гонец переступил с ноги на ногу, глядя на его жуткую ухмылку.

А бесстрастный секретарь, закончив читать донесение от епископа Фолькета, вновь уселся за рабочий стол в ожидании дальнейших распоряжений. Но барон медленно отвернулся и уставился невидящим взглядом в окно походного шатра, за которым оруженосец чистил кольчугу в бочке с песком.

– Совершенно верно, ваша милость, – внезапно отозвался растерянный посыльный, решив, что графа интересует его мнение, и Симон, уже позабывший о своем вопросе, вздрогнул.

– Свободен! И скажи стражникам у входа, пусть срочно позовут Амори!

– Отец? – В проеме шатра возник запыхавшийся старший сын. На нем был плащ, наспех накинутый на нижнюю рубашку.

– Завтра утром идем на Тулузу, – решительно произнес Симон, еле сдерживая ярость. – Двинемся форсированным маршем. Ты отвечаешь за арьергард и обозы. Но если будут мешать – бросай их к чертям.

– Что-то случилось?

– Тулузцы решили устроить мятеж! Эта Tolosa, dolosa [39] , у меня как кость в горле! И совершенно ясно: пока стоит столь могучий город, мне не уничтожить Раймона де Сен-Жиля. А потому я решил разрушить непокорную столицу!

Испуганные горожане спешно направили к де Монфору делегацию, уверяя его в своей лояльности и преданности. Но рассвирепевшего Симона было уже не остановить. Он решил показать, кто в этом городе хозяин!