– Моя фамилия Симагин.

– - Знаю. Я же вас из партии вывозил на днях.

– Разве? Извините, не узнал. С кем, извините еще раз, имею честь?

– Курочкин.

– - Как вас понять, товарищ Курочкин?

– Дела наши паршивые. Просто хуже некуда.

– Вертолет не в порядке?

– В порядке, а что толку-то?

– Говорите сразу, - попросил Симагин.

Мы сидели на корне большого кедра. Я курил и оглядывал площадку сквозь низкие косматые ветви. Ну, влип! Вытаскивал из Ирбутинских цирков охотника без сознания, снимал вконец оголодавших диких туристов со скал, один раз даже заставил двух геологов выпрыгнуть у берега в озеро, чтоб не утопить перегруженную машину, однако в такую бяку не приходилось еще попадать. Камни на краю обрыва и довольно крутой склон, падающий сразу от моего вертолета, образовали тут что-то вроде огромной продолговатой чаши. Половину этого гнилого корыта занимало болото, поросшее кедром. В яме было сыро, выемка эта собирала воду из предгольцовой зоны, а может, и родники где-нибудь тут били из-под камней. Комары жалили шею, руки, прожигали брюки на коленях...

– Я сел сюда незаконно, и мне нагорит за нарушение руководства по летной эксплуатации. Главное - я могу не вылезти из этой ямы. Высоко, воздух разрежен- Слушайте!
– Симагин даже стукнул кулаком по корню. Зачем же вы садились?

– Ну, знаете...
– сказал я.

– Ладно, извините... Не хватало еще нам поссориться. Понимаете, больной на пределе. Мы пошли убирать траву, чтоб вам можно было сесть, а он распорол ножом бинты и даже ногу задел в одном месте...

– Да я-то его понимаю.

– И мы сдали порядочно. А до гольцов еще километра полтора по чертолому. Не донесем.

– Идемте-ка на площадку, - поднялся я.

Мне надо было отчетливо все тут понять. Самому, никто не посоветует. Значит, так: площадка минимальная - двадцать на сорок. Единственное более или менее сухое место - здесь, и я счастливо угодил на этот пятачок. А прямо из-под колес идет склон в густую траву и бочаги. Значит, так. Над кронами струйка тянула, тот самый мизинчик, о котором я догадывался. У самой земли я хватал винтами воздух сверху, подминал его под себя, и этой подушкой жил, пока совали под колеса полешки. Однако поднять нас с радистом вертолет не смог. Но это было не самое страшное. Я не удержался в горле ямы, где вершины деревьев обрубали струйку и резко снижали тягу. Как теперь поднимусь?

Если у самолетчиков посадка главное, то у нас взлет. От вертолета до ближайшего дерева на болоте метров сорок, и мне этот кусочек пространства дороже золота. Попытаться еще раз одному? Вертикально все равно не вырвать, это ясно. А я уголок покруче возьму, дотяну до вершины кедра, а там уж подхватит ветерок снизу, я свободно перейду в горизонтальный полет, наберу скоростенки, какой мне надо будет. Я бы, конечно, слил немного бензина, однако нам категорически запрещают это делать. Неизвестно, что еще может произойти, а при любой посадке мы должны иметь столько горючего в баке, чтоб хватило до родного аэродрома. Нет, нельзя. Единственная надежда минимальный разгончик...

– Еще раз попробую, - сказал я обступившим меня людям.
– Один. Вы только не высовывайтесь и от хвоста подальше!

Когда я сел в кабину, меня охватило смутное предчувствие беды. И лучше бы они не смотрели так из-под веток! Настороженные и какие-то подозрительные глаза этих людей не при-давали уверенности, скорее наоборот: на экзамене все делаешь хуже, чем на тренировках. Симагин стоял ближе всех, и его цыганские глаза будто говорили: "Ты же улетишь сейчас, орел, и все будет законно, но инструкции... Ладно, лети, орел, только запомни!.."

Как тут ревет мотор! Звукам некуда деваться, они все остаются в яме, смешиваются, сливаются в сплошной гром. Может, надеть наушники, чтоб не бомбило барабанные перепонки? Нет, не стоит, а то подумают, что я хочу действительно вильнуть хвостом. Мысленно я наметил в пространстве траекторию своего подъема. Вот она, вроде плавной кривой лыжного трамплина, только я пойду обратным ходом, взмою вверх от этой точки отрыва - и к стартовой площадке над вершиной кедра. Лишь бы добиться туда, а там-то уж...

Для разгона у меня было всего несколько метров. Ну! Не успел я качнуться, как надо было брать под острым углом на подъем. Последующие секунды ясно отпечатались в памяти. Отрываюсь. Беру на себя ручку циклического шага, даю шаг-газ, хвостовым винтом удерживаю машину от разворота, взмываю - и вдруг чувствую, что главный винт начал перезатяжеляться. Газ был предельным. Стоп! Через секунду я рубану винтом по кроне и рухну. Мгновенно сбросил все, попятился назад, вниз, на прежнее место.

Я был весь в пару. Держал на весу машину, наблюдал, как радист ползет по траве па четвереньках, тянет за собой жерди. Подложил? Да, все в порядке.

Тишина. Только чуть повизгивает винт, гася с каждым витком инерцию. Голова сильней заболела. Нет, с меня хватит цирковых номеров! И так не знаю, что буду говорить инспектору ГВФ, который непременно прицепится ко мне - от этих проныр ничего не скроешь, сами попадали в переплеты, знают.

– Будем грузить?
– спросил радист, открыв дверцу кабины.

– А вы разве не видели?
– Я хотел добавить еще что-нибудь, но только посмотрел на него.

– В чем дело?
– спросил, подбегая, Симагин. Другие тоже подошли. Смотрят. Они ведь ни черта не понимают! И как им это все объяснишь? Еще подумают, что я тру-щу или плохо летаю. Сказал: