– Видела ведь механические поезда? – спросил он, квакая от смеха.

– ММ-1-А? Да, видела. И что?

– Они ходят туда-сюда. Видела? Туда-сюда? И через туннели тоже туда-сюда. Видела?

Гусь исходил слюной и хрюкал от недержания смеха.

– Видела. И что?

– Я назвал их «сексуальными».

И начал хохотать. Ляля выждала. Дала Гусю просмеяться.

– Эта вся шутка? – спросила Ляля.

– Ну да, – Гусь удивился, что Ляле не понравилась шутка, решил, что она просто не поняла, и повторил, двигая правой рукой туда-сюда в кольце левого локтя. – Ну, сексуальный поезд. Туда-сюда.

И заржал. Ляля не любила это выражение, но Гусь ржал. «Какой же у него тупой смех», – подумала Ляля, тяжело вздыхая.

Бывает такое, что человек раздражает другого человека, ничего для этого не делая. Гусь был хорошим парнем и хорошо относился к Ляле. Гусь даже любил Лялю; по крайней мере, он так говорил. Ляля не считала, что человек с таким низким интеллектом способен на высокие чувства вообще. Ляля презирала Гуся и презирала себя за это.

– Ты сегодня какая-то грустная, – заметил Гусь. – Расстроилась, что картина не получилась?

Ляля дернулась. Такого вопроса она не ожидала.

– А что не так с картиной? – возмутилась Ляля.

Ей самой картина не нравилась, но это было ее мнение. Он не имел права судить ее искусство, он слишком слабоумен для этого. Нам всегда неприятно слышать правду, даже если знаем ее. Когда человек говорит: «Я не справился!», он ждет утешений и уверений в обратном, а не: «Да, это так, ты не справился».

– Она явно не удалась. Ты так быстро собрала краски, накричала на меня. Да и ты явно обсчиталась, глаз должно быть два, а не три, глупенькая, – и добродушно хохотнул. Знает, что у Ляли были проблемы со счетом в школе. Она просто не могла удерживать цифры в голове.

– Третий глаз – это глаз души, символ ума и просветления, – проскрипела Ляля. Ее трясло от обиды. – Но что ты знаешь об уме? Ничего! Безмозглое, тупое животное с тупыми шуточками!

Ее пробило на писк. Ляля подпрыгнула со скамейки, на которой они сидели, и кричала, прыская слюной; целый водопад стекал ей на подбородок, по стенкам защитной маски.

Однажды у них уже случался спор из-за картины. Полтора года назад. Учредители ПОХ выпросили у Правительства Тенора здание для выставочного зала. Главным экспонатом был пейзаж Ла-Паса Столичного – минималистичный постпостмодернизм. Это были яркие домики под облачным небом. Простовато, наивно, оптимистично. Ляля выпросила билет для Гуся. Что он сказал? «Неплохо». Неплохо! Кумир, идол современного искусства – неплохо!

Тогда Ляля решила, что Гусь – приверженец классического искусства. Но он считал Микеланджело хозяином пиццерии на пятой улице.

Развенчание образа – так это называла Ляля. При первой их встрече Гусь умудрился произвести необычайно сильное впечатление на Лялю. Она считала его умнейшим и остроумнейшим человеком. Он не понимал ее шутки – она считала глупой себя и мечтала набраться мудрости у Гуся; он говорил несвязные вещи – она искала связи во всем; он говорил очевидную чушь – она видела в этой чуши тайные смыслы и символы. И так далее, и так далее, и так далее. Когда Ляля осознала, насколько она ошиблась, ей стало гадко. Гадко на душе оттого, что она считала кретина гением.

Ляля встала, уверено сунула раскладной мольберт подмышку, закинула сумку с красками на плечо, подцепила пальцами подрамник «неудавшейся» картины.

– Мы больше не увидимся, Гусь.

– Это из-за того, что я сказал?

– Да.

– Прости, я, – он опешил, если он знал, что значит «опешить», – я не знал, что третий глаз…

– Глаз здесь ни при чем, Гусь. Спасибо тебе за все. Прости, что потратила твое время. Мы больше не увидимся. Прощай.

Слова сказались сами собой. Ляля много раз проговаривала их по ночам и прокручивала в голове днем, когда видела Гуся. Почему она раньше не сказала их? Она боялась. Боялась остаться одна; боялась, что больше никто не полюбит ее; боялась, что Бог накажет ее за такое отношение, и Ляля умрет совсем одна, сожалея о расставании с Гусем. Ляля боялась, что Гусь окажется умным; что это она на самом деле глупая, а он – гений, и все вокруг понимают это, смеются над ней и недоумевают, что Великий Гусь нашел в ней. Она боялась услышать за спиной ехидные шепотки: «Наконец маэстро бросил эту дуреху! Она же ничего не понимает и считает себя умнее всех! И краситься она не умеет. А вы чуете, как неприятно от нее пахнет? А эта одежда, фу! И что маэстро нашел в ней?» Но Ляля сделала семь шагов, а шепотков не было слышно.

Сколько еще это терпеть? И зачем? Ляля порой представляла, что было бы, если бы Гусь женился на ней, они прожили бы вместе десять лет и породили на свет таких же глупых Гусят Гусевичей. И тогда Ляле пришлось бы бежать, спешно бросая не только влюбленного постаревшего Гуся, но и собственных дитяток. А рано или поздно Ляля сбежала бы. Так зачем оттягивать и делать несчастными сиротами двоих-троих Гусят?

Ляля много думала. Гусь всегда советовал ей «быть проще». Гусь не пошел за ней, даже на прощание ничего не крикнул. Он молча сидел, пытаясь понять, что произошло.

С каждым днем в парке все меньше живых. Только деревья живые и распиленные, и слепленные в редкие скамейки возле жухлых клумб. Люди перестали видеть какой-либо смысл в беспечной прогулке на свежем воздухе в респираторах. В открытые (во всех смыслах) лица уже не посмотришь; не пообнимаешься с партнером за деревом или с самим деревом, если партнера нет. Дорожки размечены на маршруты, чтобы никто, не дай бог, не столкнулся, что может привести к излишним соприкосновениям, охам и заражениям.