В избушке с мокрыми волосами и сползающим полотенцем моталась вещи собирала — на стирку русалкам. Можно было и магией, но русалки лучше стирали, да и магию сейчас поберечь следовало. Потом переоделась в предпоследнюю чистую сорочку, платье натянула чародейское, сегодня темно-зеленое, туфли черные, прежние взяла, я в лесу, не до моды. С грустью расчесала волосы, с которых чернота сходить то уже начала потихоньку, вздохнула тяжело.

— Точно с ведуньей надумала? — леший от меня не отходил, видать тоже аспида остерегаться начал, али за честь мою девичью решил попереживать.

Все ж событие-то какое — на честь эту ценители нашлись, я уж и позабыла что такое случается.

— Точно, — я вновь посмотрела на себя в зеркало и подумала, что опять мне жгучей брюнеткой ходить.

— Может отложишь? — лешинька не рад был моему решению.

— Отложу, конечно, — вздохнула я. — Тут по ночи бой опять, от того силы придется беречь. Да только для начала, душу, что в теле заперли, излечить нужно.

Верный друг призадумался, и тихо спросил:

— А сумеешь?

— Трансформация души больших затрат не потребует, — ответила я, вновь проводя гребнем по волосам.

Остановилась, помолчала, глядя в зеркало на себя, такую чужую и непривычную в этом платье чародейском, и тихо добавила:

— Особенно если эту душу подарили лесу.

Леший тяжело поднялся со скрипнувшего стула, ближе подошел, на меня бледную взглянул да и спросил:

— Как это?

А как…

— Ее имя — Дарима. Дарима, то есть — лесу она была от рождения подарена. И лес этот дар принял. Вот почему жизнь в ней бьется до сих пор, несмотря ни на что.

И я посмотрела на отражение лешего, что стоял за мной. И вот и он и я понимаем преотлично — нельзя жизнью детей распоряжаться так, словно не родитель ты, а господин, и волею твоей ребенок должен жить, но иные этого не понимают отчего-то. Савран, уж насколько человек вроде неплохой, а и тот Луняшу готов был отдать лесу. И хорошо мне предложил, а если бы Силе Лесной? Силушка согласилась бы, без слов и вопросов согласилась бы, и тогда была бы жизнь Луняши навеки к лесу прикована. Разве ж можно так?

Когда я вышла из избушки, на клюку опираясь, аспид странно на мои волосы посмотрел. А волосы как волосы, распущенные только, чего на них глядеть?

Вторым, кто поглядел странно, был Савран — достойный купец не в Нармин опосля разговора отправился, время бы потерял, а так в Весянки успел и русалки с кикиморами теперь разгружали телегу.

Вампиры, волкодлаки и моровики сидели в сумраке леса, да и тоже на меня глядели. И вот отдохнуть бы им, а нет — ждут. Интересно же всем, что ж я буду делать с ведуньей мертвой, что в октагоне бесновалась.

Но никакого представления я для них не устроила.

Прошла тишком к границе защитного восьмиугольника, присела, на клюку опираясь, ладонь к земле приложила и, вскинув голову, посмотрела прямо в мертвые глаза ведуньи.

Миг, и от ладони моей разрядом молнии по земле помчалась к ведунье изумрудно-зеленая сила Леса. Контур октагона был смят, оплавился горный хрусталь, пошатнулась мертвая ведунья…

Пошатнулась, да и опала черным пеплом.

Вот она была — а вот ее и нет.

Но я продолжаю держать ладонь на земле, и по проторенному силой Леса пути, течет уже моя, иная, ведьмовская магия. Она течет споро, да впитывается в черном пепле уничтоженной ведуньи.

Секунда, вторая, третья…

И среди черного пепла пробивается зеленый росток, рвется к свету, раскрывается изумрудными листочками…

Когда я поднялась и направилась к ростку, вокруг меня царила тишина. Молчали вампиры, волкодлаки, моровики, русалки, кикиморы, Савран и даже аспид. Все стояли в оцепенении, сопровождая взглядом каждый мой шаг.

А я чего? Я подошла, подхватила росток с горстью земли, да и пошла сажать его, болезного.

И тут позади раздалось нервное:

— А… а госпожа лесная ведунья так с каждым может? — спрашивал неожиданно Савран.

— А черт ее знает, — нервно ответил ему Гыркула, который обычно вообще с людьми не разговаривает, — но впечатляет.

И затем еще кто-то из русалок вдруг сказал тихохонько:

— А волосы то теперь совсем черные.

— Чернее ночи, — поддакнула ей одна из кикимор.

Я остановилась, развернулась и сообщила очевидное:

— Вообще-то я еще здесь и все слышу!

— И че? — меланхолично вопросил кот Ученый, проявившись у дерева.

А действительно…

Внимательно посмотрела на кота… кот понятливо исчез. Глянула на русалок — те принялись за работу с удвоенной скоростью. На кикимор… кикиморы на меня смотрели как-то… необычно.

— Дааа, — протянула одна из них, поправляя мухомор в волосах зеленых, — видать аспид как мужик того…

И все посмотрели на аспида. Даже я. Аспид не сплоховал и не смутился, все оказалось хуже — аспид оскалился в широкой и очень плотоядной улыбке, особенно ярко выделявшейся на фоне матового угольно-черного лица. И все как-то сразу решили, что пора бы и за работу, а не стоять тут, рот разинув.

И даже я была в числе решивших быстренько самоустраниться подальше от аспида.

С ростком в руке, сжимая клюку я быстро, хоть и гордо, отправилась к заводи.