Окатышев отмахнулся:

– При виде трупов какие угодно мысли в голову могут полезть… Око за око – у нас, у русских, нет таких правил… Да и у них тоже нет. Басни вам рассказывают, а вы уши и развесили. Там живут люди, которые ходят с теми же паспортами, что и мы.

Рябцев вопросительно молчал.

– Ладно, есть решение вашу просьбу удовлетворить. Когда можете отправиться?

– Завтра, если нужно.

– Завтра не нужно. Новый год встретите дома. После чего убыть в распоряжение командира батальона. Вернетесь к полковнику Семенову. У него получите инструктаж. Строго выполнять все указания. Всё ясно?

Капитан вытянулся по стойке «смирно».

– Позвольте поблагодарить, товарищ генерал.

– Было бы за что, – недовольно пробормотал Окатышев. – Кабы потом жалеть не пришлось. Отцу привет передавайте…

К восьми вечера подполковник Волохов собрал офицеров в помещении столовой. Решение отметить Рождество командир принял на ходу. Новый год пришлось встречать на городских задворках, в снегу и грязи, среди заледенелых развалин. Еще недавно отсюда велось простреливание путей отхода выкуренного из центральных районов большого отряда сепаратистов, само появление которого в зоне расположения войск стало для командования полной неожиданностью.

Под водку была разогрета тушенка. Повара расстарались на славу: порадовали еще и тушеной капустой, жареной картошкой, кабачковой икрой и солеными огурцами. Из своих личных запасов Волохов выставил две бутылки коньяку. На всю офицерскую братию коньяку было, конечно, недостаточно. И большинство, проявляя такт, теснилось возле Бурбезы, подставляя ему кружки и стаканы под водку. Тот усердно разливал спиртное, в том числе из бутылок, которые капитан Рябцев привез два дня назад из Гатчины.

С пылающей от выпивки физиономией, обдавая всех ароматами дешевого курева, солярки и костра, Бурбеза поглядывал на вернувшегося капитана с каким-то немым обожанием.

За время отсутствия Рябцева отважного украинца повысили в звании, присвоили ему старшего прапорщика. Он радовался этому, как ребенок долгожданному подарку. Заметно похудевший, но уже полностью оправившийся от ранений, Григорий Бурбеза выглядел здоровее, чем до госпиталя.

Волохов, сидевший во главе стола с двумя штатскими из местной администрации, поднялся. Воцарилась тишина. Поддерживая подвязанную левую руку – неделю назад его задело осколком, – подполковник произнес речь. В ней упоминались рейды, ночные и дневные ЧП, недавние потери, особенно во второй роте, которая на днях нарвалась на фугас. Потери не превышали «отпущенной квоты», – Волохов так и выразился, хотя ему, как и всем присутствующим, штабная лексика с арифметикой претили: погибших все знали в лицо. Командир поднял тост за павших.

Офицеры выпили, помолчали и уже через несколько минут стены вновь содрогались от взрывов хохота. Никто больше не обращал внимания ни на командира, ни на чеченскую пару, что держалась поближе к подполковнику. Пара чем-то напоминала птиц, выпущенных на волю: клетку открыли, но пленники что-то не очень торопились лететь на все четыре стороны. Командира и пару с живостью обслуживал повар Колян, который не переставал завистливо коситься туда, где галдели и смеялись.

Потянуло сильным сквозняком, и в дверях показался Голованов. Майор прямиком направился к Рябцеву и на радостях поднял было руку – хотел хлопнуть Петра по плечу, но вовремя вспомнил о ранении капитана.

– Ну, Петя, ставь бутылку! Это надо обмыть! – радостно воскликнул майор. – Как услышал, что ты вернулся, не поверил даже… Какой леший тебя сюда притащил? Да ты рассказывай, чего молчишь? Мы тут истосковались по новостям! Оклемался? Рука-то зажила? Какая, не пойму? Правая?..

– А ты угадай! – усмехнулся капитан.

– Надо ж, как изменился-то! После больниц у всех глаза становятся какие-то… как будто вас там гипнотизируют с утра до вечера, – Голованов внимательно оглядел Петра. – Нет, ей-богу, чего ты такой расстроенный-то?

– Всё нормально, – заверил Рябцев. – Рад, что вернулся, вот и всё.

– Да, дожили… Не дома, зато среди своих, – подбодрил Голованов и, шумно выдохнув, не без удовольствия осушил протянутый ему Григорием пластиковый стаканчик с водкой.

Майор принялся рассказывать о том, какой переполох поднялся в бригаде, когда стало известно, что есть приказ о возвращении Рябцева в батальон.

Петр и без того догадывался, что не всё прошло гладко, но подробности слышал впервые. Голованов, не закусывая, опрокинул еще стаканчик и, на глазах хмелея, стал упрекать капитана за то, что, проведя дома два месяца – огромный по армейским меркам срок, иногда и не доживешь… – он не спешит рассказывать о поездке. В глубине души майор немного недоумевал: зачем Рябцеву понадобилось возвращаться? К фанатам покорения Кавказа капитан не относился. Где искать таких героев? Люди были измучены, и абсолютно все только и мечтали о том, чтобы оказаться на месте капитана: получить нетяжелое ранение и отправиться домой…

Капитан Веселинов, рослый здоровяк из третьей роты, вместе с которым Рябцеву предстояло ехать утром в первый после госпиталя рейд, сидел на другом конце стола и, сгибаясь пополам от хохота, хлопал по плечу то одного, то другого здоровенного прапора. Поймав на себе взгляд Рябцева, Веселинов помахал ему рукой и стал рассказывать анекдот:

– Приходит, значит, грузин к другу и спрашивает: «Слышь, Гога, а ты помидоры любишь?» Гога сначала не понял. А потом аж обалдел от такого вопроса. Думал Гога, думал и говорит: «Есть люблю. А если так, нэ очень…»