В результате перенесенной на Багамах двусторонней перешеечной сальпингостомии жена лишилась возможности стать матерью. Альтенбургеры удочерили девочку. За приемышем пришлось съездить во Вьетнам. Но им хотелось иметь много детей – троих или даже четверых. Конечно, Альтенбургеры мечтали и о своих, кровных наследниках. Но делать ставку на современную медицину, воспользоваться вспомогательными репродуктивными технологиями пока не решались – было страшновато. Не в малой степени отталкивала и сама терминология: в ней проглядывало что-то нечеловеческое, запредельное.

В конце лета Альтенбургер улетел к родителям и провел в Цюрихе две недели. Как только он вернулся домой, жена поделилась с ним неожиданной новостью. Русская девушка, приходившая нянчить их приемную дочурку Еву, обратилась за помощью: будучи в положении, она не имела медицинской страховки и вообще уже который месяц перебивалась как могла. У Марии – так звали няню – даже не было официального статуса на проживание в США, что позволило бы воспользоваться общедоступными программами помощи беременным женщинам. Мария не знала, что делать.

Альтенбургер понял намерения жены по одному взгляду. Проблема няни больше не обсуждалась. Лайза отвела девушку к знакомой докторше. Главврач женской клиники Франческа Оп де Кул взялась помочь русской бескорыстно. Консультации привели к вполне предсказуемой развязке – был сделан аборт. И именно легкость, с которой разрешилась ситуация, утвердила Альтенбургеров в мысли, что можно предложить девушке выносить ребенка.

Больше всего они опасались наломать дров. Для начала не мешало переговорить с русским другом Марии Павлом Четвертиновым. Но как это сделать? Позвонить, назначить встречу и задать человеку вопрос в лоб? Так, мол, и так, что вы обо всем этом думаете?.. Шапочное знакомство едва ли давало право на такой разговор. И, в конце концов, Мариуса хватило лишь на то, чтобы поговорить с Джоном В., который поддерживал с парой более тесные отношения и благодаря которому Мария появилась на Риверсайд-Драйв. Тот готов был взять на себя роль посредника. Альтенбургер полагал, что прежде нужно разобраться в планах русской пары. Что у них в головах? Ведь кроме того, что в Нью-Йорке они жили с просроченными визами, как подпольные эмигранты, и с трудом сводили концы с концами, ни Джон В., ни тем более они с Лайзой ничего о них толком не знали.

Джон В. просьбу выполнил. Уже на неделе ему удалось увидеться с Павлом и тактично всё обсудить. Павел смотрел на вещи здраво. Разговор его нисколько не смутил. Тем не менее при личной встрече с Мариусом, состоявшейся через два дня после разговора с Джоном В., Павел внимал его доводам уже с таким видом, будто ему предлагали ограбить кого-то из его знакомых, но при этом уверяли, что сполна компенсируют моральные издержки, и не только щедрым вознаграждением, но и сочувствием и полным пониманием того, на что он идет.

Альтенбургер понял, что совершил ошибку – именно ту, которой так опасался. Он попытался спустить дело на тормозах. Но Павел совершенно неожиданно пообещал всё хорошенько взвесить и прежде всего узнать, что думает сама Мария. Он заверил, что сможет найти к ней подход. Мариус просил довести до ее понимания, что идея прибегнуть к ее помощи была не спонтанным решением, а, что особенно важно, по-настоящему выношенным.

Четвертинов не перезвонил ни в конце недели, как обещал, ни позднее. Мария как ни в чем не бывало продолжала проводить вечера на Риверсайд-Драйв. Альтенбургеры гадали: почему она молчит? Павлу не удалось с ней поговорить? Она была против? Или он взвесил всё на трезвую голову и передумал?

Горечь разочарования отравляла Лайзе и Мариусу жизнь. Уникальная возможность уплывала из рук. Сожалениям не было конца. Одно утешение – вопрос пока оставался открытым. Хотя стоило ли вообще строить замки на песке?

Сероглазая русская няня – добросовестная, приветливая, милая – самим своим существованием, казалось, опровергавшая все негативные представления о своих соотечественниках, которыми довольствуется большинство нью-йоркских обывателей, с первого дня появления в доме пробудила к себе глубокую приязнь. Привязанность к ней испытывала даже прислуга, не говоря уж о Еве, ее четырехлетней воспитаннице, которая просто не чаяла в Марии души, – факт из разряда необъяснимых. Уже по одной этой причине Альтенбургер чувствовал себя каким-то клятвопреступником. Ему даже трудно стало общаться с Марией с глазу на глаз. И он ее немного сторонился…

Шесть месяцев пролетели как один день. Вавилон новых времен, Нью-Йорк обращал своих обитателей в рабство, подчиняя их существование единому ритму. Жить одним днем – другого выбора ни у кого здесь просто не было.

Трехмесячная виза, с которой Маша Лопухова приехала в Нью-Йорк, чиновнику эмиграционной службы показалась неправдоподобно долгосрочной, во всяком случае для подданной Российской Федерации, прилетевшей лондонским рейсом. В аэропорту ей пришлось объяснять, где, кто и за какие заслуги наделил ее столь невероятной привилегией. Ответ был прост, но показался убедительным: в посольстве в Москве работал знакомый американец. С любезными извинениями Мария Лопухова была отпущена на просторы Америки…

Жизнь Маши не была здесь ни беспечной, ни радостной. В иные дни всё казалось безысходным, беспросветным. Но дороги назад не было. И принятое недавно решение оставаться, несмотря ни на что, в Соединенных Штатах, упиралось не в страх вернуться домой к разбитому корыту. За этим стоял всё же трезвый расчет. Каким бы ветреным и свободолюбивым человек ни был по природе, он не может всю жизнь метаться из угла в угол. Найдется ли на свете хоть один свободолюбец, у которого не возникает однажды желания найти себе пристанище, тихую гавань, где можно укрыться от непогоды и встрясок? А если так, то обретение равновесия, внешнего и внутреннего – лишь вопрос времени, и добиться этого проще, как ни крути, упорством, а не метаниями из стороны в сторону…