– Княже… из Владимира… вестник!

– Где он? Где же?.. – нетерпеливо вскочил Юрий со скамьи, вглядываясь в проём двери. Вошёл мужик в изодранной одежде, заросший бородой, нечёсаный, с воспалёнными глазами. Он перекрестился на иконы, затем поклонился князю.

А тот подскочил к вошедшему:

– Ну что? Как там во Владимире? Говори! Воевода или княгинюшка письмецо прислали? Давай его сюда! – и Юрий Всеволодович нетерпеливо протянул руку.

Но мужик некоторое время стоял, переминаясь с ноги на ногу, мучаясь от неведомой боли, не зная, как выговорить те слова, которые приготовил.

У князя в груди закипал гнев:

– Кто таков? Говори! – нахмурил он брови.

– Авдей я, охотник.

– Что ж посыльным притворяешься? – рыкнул снова Юрий.

– Не посыльный я! Из Владимира иду к твоей милости.

– Hy! – княжеский голос набирал крутизну, чтобы обрушиться на виноватого всей своей мощью.

– Княже… – мужик прикрыл глаза, и по его щекам прямо в бороду покатились слёзы. – Нету более Владимира… сожгли его поганые…

Юрию Всеволодовичу показалось, что этот плюгавый мужик ударил его со всего размаха по щеке. Он отшатнулся и вскрикнул:

– Как ты смеешь, погань!

Он схватил мужика за плечи и затряс, будто бы вытрясая его из лохмотьев. На мгновение ему показалось, что это тот же казнённый наглый чернец с его ехидной улыбкой, только меняющий, как сатана, своё обличье. Мужик захрипел в безжалостных руках князя. Ноги его подкосились, и он выскользнул на пол.

– Убрать! Убрать! – закричал князь, отшатнувшись от упавшего тела.

В гридницу на крик сбежались дружинники.

– Запереть! – указал князь на лежащего мужика и, задыхаясь от гнева, добавил. – Я допрос ему учиню… потом.

Появился испуганный Василько Константинович, забыв обиду:

– Чего содеялось-то?

Тяжело дыша, Юрий Всеволодович показывал глазами на мужика, которого охранники волоком тащили прочь.

– Эта подосланная тварь посмела сказать мне, что татаре сожгли Владимир!

Василько, потупясь, стоял и молчал. Князю было странно, почему тот не возмутился и даже не удивился.

– Я пытками к вечеру выведаю у этого холопа правду. Он мне поведает, кто подослал его! – гнев продолжал клокотать в княжеской груди.

– Княже, – дрогнувшим голосом промолвил Василько, – посланник этот, пожалуй, правду молвит.

– Какую правду? – Юрий Всеволодович похолодел. – Или ты ума лишился?

– Вот уже с неделю слухи по всем деревням идут. Только никто точно не знает. Кто что говорит.

– Почему я об этом ничего не ведаю?

– А что докладывать-то, слухи они и есть слухи, – Василько горько вздохнул. – А этот мужик пришёл из самого Владимира. Он стоял на защите крепости. Он всё своими очами видел.

У Юрия Всеволодовича заходили желваки:

– Что же воевода и сыновья никаких вестей не шлют? Почему нет княгининого посланника? Я что, должен верить какому-то грязному мужику? – великий князь снова стал закипать от гнева.

Василько потерянно потупил взор. Князь тяжело сел на скамью, прислонился затылком к прохладной бревенчатой стене и прикрыл веками глаза. Немного помолчал, отходя от волнения, и устало промолвил, обращаясь к Василько:

– Дай знать воеводам и князьям, чтоб на совет собирались. А пока оставь меня.

Василько вышел. А Юрий Всеволодович никак не мог успокоиться. Нет, конечно же, он не поверил мужику, что стольный Владимир-град мог так быстро сдаться врагам. Об этом князь не мог предполагать даже в грустных размышлениях, которые порой накатывались на него. Только одно из двух: или мужик подосланный, или же всё это снится ему в самом дурном сне, и надо всего лишь только проснуться…

А слухи, о которых говорит Василько, это вздор – всегда, когда люди чего-то страшатся, по устам ходят разные выдумки. Но почему ж так долго нет вестей ни от Агафьи, ни от Петра Ослядюковича, ни от сыновей? Просто разом погибнуть они не могли. Разгадка-то как раз в том, что обложили басурмане крепость так, что никто и выбраться не может.

Мужика этого пытать и пытать надо, он признается, что врёт. А потом казнить у всех на виду, в устрашение.

Князь Юрий обхватил голову руками. Казнить-то он казнит. Но что от этого изменится? Много было за всю его жизнь казнено людишек. Облегчило ли это душу? Вот чернец до сих пор к нему является и мучает, мучает… Если бы всё только зависело от его княжьей воли, но всё зависит от провидения Господня. Князь повернулся к иконам, перекрестился:

– Господи, не дай свершиться самому худшему. Дай силы и разума мне, Господи!