На выпускном вечере мне признались в любви, по крайней мере, трое из тех, у которых хватило смелости это сделать. Но я, выразив глубокое сочувствие, ушла с бала под руку с отцом. Его цыганочка, копия матери, выросла. Толпившиеся вокруг меня мальчики заставили задуматься, что вскоре появится такой же, как он, смелый парень, и украдёт сердце его звёздочки.

Мне удалось поступить на бюджетное отделение дизайнерского факультета столичного университета. И началась жизнь, которая требовала полной самоотдачи. Моя комната превратилась в мастерскую, где стоял этюдник и приготовленные отцом деревянные подрамники, затянутые плотным белым холстом. Боже, мои работы висели на всех четырёх стенах, потом стали занимать большую часть балкона, каждый раз заставляя спотыкаться о них маму, развешивающую бельё. Но никто ни разу не упрекнул меня в этом.

Пленэра я с нетерпением ждала каждый день, с придыханием слушая рассказы девочек о романтических вечерах в палатке, на дикой природе. Особое чувство полной свободы кружило голову. И хотя спать в тесной брезентовой палатке, остро ощущая каждую неровность всем телом, не очень-то приятно, а преподаватели поднимали рано утром, заставляя с воодушевлением писать восходы и нисколько не сочувствуя только что заснувшим студентам, – мы всё равно включали по вечерам на всю катушку музыку, танцевали, кутили, горланили песни до хрипоты в голосе и… влюблялись без оглядки.

Как можно терять голову от мужчины, сходить с ума? Оказывается, можно. Я, наконец, поняла что значит «влюбиться», когда к нам приехали парни с архитектурного. Вообще-то, мне были знакомы многие мальчики с разных факультетов, но этот оказался новеньким. Появился он внезапно и только с началом третьего курса. Такие либо зачисляются после окончания колледжа, либо возвращаются уже отслужившими в армии.

Парень всем своим видом напоминал серьёзного волка-одиночку. Один в стае, сам по себе, на своей волне. Преподаватели не заставляли его рисовать, скорее, он поднимал их своим неуёмным желанием писать просыпающееся утро. Писал акварелью, гуашью, маслом. Вечером на дискотеке, постояв в стороне какое-то время, незаметно уходил. Надевал наушники, включал плейер и заваливался в палатке, не слыша возвращения остальных парней, мыкающихся в любовных приключениях.

Я впервые не знала, как обратить на себя его строгое внимание. Его не надо было просить поднести нагруженный тюбиками масляных красок этюдник. Он просто брал и нёс его в полном молчании, не говоря ни слова, даже помогал устанавливать. Но потом с головой уходил в работу.

Однажды он похвалил меня за удачный этюд, и тогда я стала писать с особым усердием и рвением, писать много, очень много. Комкала работы, которыми в прежние времена оставалась довольной. Только себя не обманешь и картинами не отвлечёшь: я не приблизилась к предмету своей любви ни на шаг.

В последний вечер четвёртого семестра, по сложившейся традиции, жгли большой костёр, пили сухое вино и прощались на всё лето. Я, погружённая в грустные мысли о том, что теперь не смогу видеть виновника своих страданий, который так основательно поселился в моём сердце, не сразу заметила, что вся группа разошлась парами, и только мы вдвоём сидим на брёвнышках у яркого, неугасающего костра. Тогда мне пришлось принять трудное для себя решение: пойти ва-банк и стать той отчаянно-нахальной девчонкой, которая сбивала парней с толку.

– Эй, друг, а ты целоваться умеешь?

– Вообще-то, меня зовут Демид.

– Я знаю. Так ты не ответил на мой вопрос, Демид.

– Я многое могу, но зачем тебе это нужно? Сделать зарубку об очередном покорении?

– Ладно, если трусишь, так и скажи.

Я обиженно встала и, показав ему спину, прямиком направилась по тропинке к палаткам, расположенным поодаль от костра. Но он успел ловко схватить меня за руку, резко дёрнул за неё и чуть не упал вместе со мной на землю. Не ожидав такого резкого поворота событий, я буквально потеряла равновесие. Однако рефлекторно оттолкнувшись сильной рукой от земли, он лихо усадил меня к себе на колени, с жаром притянул за бёдра к широкому торсу и начал неистово целовать. Эти поцелуи были одновременно и злые и чувственные, и в какой-то степени дикие.

– Ты думаешь, тебе всё позволено, – кривя губы, он нагло скользнул рукой под футболку, ладонью обхватил грудь и снова жёстко поцеловал.

Я, привыкшая к покладистости парней, начала вырываться и кричать, освобождаясь от плена его губ:

– Дурак, отпусти меня!

Придушенная его ласками, наконец высвободилась из железной хватки и, свалившись на землю прямо у его ног, вдруг услышала с сарказмом пропетую строчку из песни «Ты у моих ног».

– Придурок. Дерьмо, – нагнувшись, набрала в ладонь горсть земли и, с яростью швырнув ею в него, ушла прочь.

Я не смела оборачиваться. Всё тело предательски била мелкая, противная дрожь. А утром, с синими кругами под глазами и бледным лицом, сама погрузила свою сумку в багажник автобуса, молча оттолкнув Демида, который хотел помочь. Сев в одиночку на сиденье у окна, устало прикрыла веки. Мне никого не хотелось видеть. Однокурсники громко шумели и дурачились, но я не обращала внимания, полностью погрузившись в собственные мысли, уйдя с головой в себя. Даже почувствовав, что кто-то опустился рядом на соседнее место, не разомкнула глаз. Из упрямства сжала их сильнее, чтобы не быть втянутой в бессмысленный разговор и… уснула.