Шрифт:
Эстель вздыхает.
– Старые боги повсюду. Плавают в реке, растут на поле, щебечут в лесу. Они в солнечном свете, что ласкает пшеницу, и под молодыми деревцами весной, в виноградных лозах, обвивающих стену церкви. Они просыпаются на границе дня и ночи – на рассвете и в сумерках.
Адди прищуривается.
– Ты меня научишь? Научишь, как к ним обращаться?
Аделин Ларю не только умна, но и упряма. Старуха вздыхает и начинает пробираться через сад к дому, а девчушка следует за ней, боясь, что, если Эстель уйдет без ответа, разговор будет окончен. Но она поворачивается, обращая к Адди морщинистое лицо.
– Есть правила.
Адди ненавидит правила, но знает, что порой без них не обойтись.
– Какие, например?
– Ты должна проявить перед ними смирение. Предложить дар. Что-то ценное для тебя. И быть осторожна в своих просьбах.
Адди ненадолго задумывается.
– И все?!
Лицо Эстель темнеет.
– Старые боги, может, и всемогущи, но отнюдь не добры и не милосердны. Они капризны, переменчивы, словно свет луны на воде или тени в грозу. Если ты все же хочешь их призвать, берегись: проси осмотрительно и готовься заплатить. – Она нависает над Адди, накрывая ее своей тенью. – Запомни: какое бы несчастье тебе ни грозило, как бы ты ни отчаялась, никогда не молись богам, что отвечают после прихода темноты.
Два дня спустя, когда возвращается отец и привозит пачку пергамента и обмотанную веревкой связку черных графитовых стержней, первое, что делает Аделин, – выбирает лучший и втыкает его в землю на задворках сада. И просит, чтобы в следующий раз отец взял ее на ярмарку с собой.
Если боги и слышат, то вида не подают.
На ярмарку Адди с тех пор не ездит.
V
Весна 1707
Вийон-сюр-Сарт, Франция
Моргнешь, и годы опадают словно листья.
Аделин уже шестнадцать. Все говорят о ней как о летнем цветке, который нужно сорвать и поставить в вазу. Будто ее предназначение – расцвести, а затем сгнить. Взять хоть Изабель: все ее мечты – о семье, а не о свободе. Похоже, она довольна недолгим цветением и последующим увяданием.
Вот уж нет. Аделин лучше станет деревом, как Эстель. Если нужно пустить корни, она предпочла бы остаться среди дикой природы, не дать себя срубить. Жить в одиночестве, расти под открытым небом, чем пойти на дрова, что согреют чужой очаг.
Адди ставит корзину с бельем на бедро, взбирается на холм, откуда по заросшему бурьяном склону спускается к реке. У берега она опрокидывает корзину, выбрасывая грязную одежду прямо в траву. Среди юбок, фартуков и исподнего, словно секрет, прячется пачка пергамента. Не та, первая, – Адди собирала их год за годом, стараясь заполнить каждый дюйм пространства, использовать пустую страницу на всю катушку. Но все они похожи на тонкую свечу в безлунную ночь, что всегда слишком быстро гаснет. Способствует и то, что время от времени она приносит рисунки в дар.
Адди сбрасывает башмаки и откидывается на склон, примяв юбки. Проводит ладонью по сорной траве и нащупывает истрепанный уголок бумаги – один из своих любимых рисунков. На прошлой неделе сразу после рассвета она свернула его квадратом и зарыла на отмели. Посеяла свой дар, точно зернышко или обещание. Жертву.
Аделин все еще молится новому Богу, когда обязана это делать, однако, пока родители не видят, поклоняется и старым богам. Это проще простого: прячешь одного за щекой, словно вишневую косточку, и беседуешь с другими.
До сих пор ей никто не ответил. Однако Аделин уверена, что они слушают.
Когда прошлой весной Жорж Каро начал по-особенному на нее посматривать, Адди помолилась, чтобы он отвратил свой взор. И Джордж стал поглядывать на Изабель, которая вышла за него замуж и понесла первого ребенка, познав все сопутствующие тяготы.
Прошлой осенью Арно Тюль ясно выразил свои намерения, и Аделин помолилась, чтобы он нашел себе другую невесту. Этого не произошло, однако зимой бедолага захворал и умер. Аделин страшно устыдилась облегчения, которое испытала, узнав об этом, но отнесла еще безделушек к реке.
Она молилась, и кто-то, наверное, ее слышал, поскольку Адди все еще была свободна. Свободна от ухаживаний, от брака, от всего, да только не от Вийона. До поры Адди оставили в покое, и она взрослеет. И мечтает.
Аделин сидит на склоне, держа альбом на коленях. Из кармана она выуживает кисет на веревке. Внутри, как монетки в рыночный день, гремят кусочки угля и несколько почти стертых драгоценных карандашей.
Сначала Аделин обматывала грифели клочком тряпицы, чтобы пальцы не пачкались, но потом отец смастерил узкие деревянные полоски, в которые можно было вставлять стержни, и показал, как держать маленький нож и остро заточить уголь.