Сначала он не почувствовал разницы. Только тише стали гоготать гуси под окнами, тише стали шаги в доме и крики на улице. И уже не так вкусно пахло хлебом со двора. Потом глаза немного привыкли к свету, и в полумраке комнаты Павел заметил Ананию, такого же кряжистого, короткошеего, щекастого, как в недавнем видении.

Анания окрестил его водой из миски, которую держал в руках, поцеловал троекратно и сказал грубым голосом: "Давай-ка, поешь, а то ослаб совсем. Поскольку Павел продолжал сидеть неподвижно, втиснул ему в рот кусочек хлеба, размоченного в воде.
– Ешь!".

Павел начал есть, отяжелел, прошло ощущение невесомости и наслаждения бестелесностью. Вздохнув, он уснул, впервые за почти четверо суток.

Спал без снов и проснулся с удивительным ощущением всезнания и всепонимания. Будто все вопросы и все ответы заключались в нем; будто он весь мир впитал в ничтожную оболочку своего тела.

Но весь мир - это слишком много для одного Павла, и он поспешил в местную синагогу - делиться.

– Мир вам, иудеи, - сказал он.
– Я брат ваш от семени Давидова, колена Вениаминова. Саул, тарсянин, посланный сюда синедрионом.

– И тебе мир, коли не шутишь, - ответили дамасские иудеи.
– Мы слышали о тебе. Что скажешь, Саул, тарсянин?

– Откуда эта обезьяна?
– брезгливо прошамкал ставосьмилетний старец в лисьей шапке.

– Агент синедриона, - вполголоса пояснили ему.

Старик недовольно промолчал, сжал высохший посох своей лапкой древней мумии.

Павел чувствовал, как много вложено в него, не знал, с чего начать делиться. Стоял, смотрел на евреев сияющими от любви глазами, маленький, неказистый.

– Братья, - начал наконец он.
– По дороге в Дамаск я встретил пророка Иешуа-бен-Пандеру из Назарета.

– Вот как?
– изумились слушатели.
– Разве он жив? Разве не его казнили три года назад?

– Его казнили, - объяснил Павел.
– Но он стал бессмертным и теперь хочет спасти нас.

– Спасти? От кого и от чего?

– Спасти нас от смерти, а Господа от боли за нас.

– Почему он не цитирует Моисея?
– обиделся ставосьмилетний старик в лисьей шапке.

Ему не ответили.

– Разве можно жить после того, как тебя казнили?
– любопытствовали евреи.

– Если нам начертано умирать со смертью, зачем Господь вложил в нас тревожную душу?
– вопросом на вопрос ответил Павел.

– Значат ли твои слова, что мы оживем после смерти?

– Не все, а только по суду Его.

– Что он там говорит?
– сердился старец в лисьей шапке. Он очень плохо слышал.

– Говорит, что спаситель уже пришел в мир и что это Иешуа из Назарета, распятый три года назад.

– Ну и что?
– пожал плечиками старец.

– Что еще сказал тебе Иешуа?
– спросили Павла.

– Он освободил меня от рабства страха, вдохнул дух сыновства, в котором восклицаю: "Авва, Отец!".

– Что он говорит?
– сердился старец.

– Что он - сын Божий.

– Господи, и этот туда же! Хватит, уже скучно, остановите его.

– Мы все - дети Божьи, - с нежностью продолжал Павел.
– Братья! Мы все вместе сбились с пути, все вместе пришли в негодность; нет никого, кто творит добро, нет ни одного. Нет праведного ни одного; нет никого, кто понимает; нет никого, кто ищет Бога.

– А теперь что говорит?

– Ругается. Бога, говорит, забыли.

– Он что, пьян?

– Иудеи!
– продолжал Павел.
– Вы опираетесь на закон и хвалитесь Богом, ничего не зная о нем. Уверены, что вы - поводыри для слепых, свет для тех, кто во тьме, а сами слепы. Вы - учители младенцев, образы знаний и истины в законе - себя не учите?

– Да что он говорит там?
– все больше сердился старец.
– Больно уж невнятно. И долго. Хватит! Он никому не дает рта раскрыть.

– Из-за вас имя Божье хулится среди язычников, как и написано. Вспомните о любви...

– Ну хватит!
– возмутился старик. Встал, решительно подошел к Павлу, ткнул его палкой в грудь.
– Проваливай-ка отсюда, трепло! Кимвал звенящий! Ты пьян, тебе вступило в голову - поди проспись, а не морочь порядочных людей.

Павел схватился за палку, больно упершуюся ему в грудь. Старик выдернул палку, коротко дал Павлу по шее:

– Пошел вон, собака!

– Не надо так, - вступился стоящий рядом.
– Все-таки его прислал синедрион.