Савл кинул камень, не целясь, дыша обидой и гневом. Потом еще, и вскоре кричал с толпой единый бессмысленный вопль ликования травли.

Стефан рухнул на колени, обливаясь кровью, захлебываясь кровью, истекая кровью на камни. "Господь, не вмени им греха, детям своим", попросил он, увидев Бога.

А Савл одобрял его убийство. А толпа возмутилась, что потехе уже конец. И в тот день произошло большое гонение на церковь, которая была в Иерусалиме. Евреи пошли громить христиан, евреев.

Глава первая

Страшный Суд все не наступал, и назореи покуда судились друг с другом.

Евреи, члены иерусалимской назорейской общины, рядились с эллинистами, евреями-членами иерусалимской назорейской общины, вернувшимися из греческих земель в святой город. Те, дескать, распустились в своих Элладах, подзабыли отцовский закон, без которого еврей - не еврей, а презренный язычник и кал песий.

Эллинисты же смеялись над иерусалимским птичником да посматривали, как бы их правоверные собратья, эти голубки надутые, в скаредности своей не склюнули лишнего. "Все твое - это мое, и все мое - тоже мое", - вот тебе и общность имущества. Голубки кроткие, а клювом не щелкают: нет-нет, да подгребут под себя сладкого сору. Не вступись Стефан за эллинистских вдов, где сейчас были бы те вдовы? Подохли на своих крохах? Смирение, милосердие на словах, а случись - растерзают, заклюют насмерть.

Где молитва, где служение слову - все суета и злоба!

Хорошо, Стефан разворошил курятник: раскудахтались назореи, выбрали семь человек следить за хлебом насущным. И отлично Стефан вел все дела - не дурак, и деньгами привык ворочать, и за словом в карман не лез.

Но горе истинно праведному - протухло время, в котором живем! Господь медлит с судом, а синедрион скор на расправу. Доносчики шепчут молитву, а где умница Стефан, молодой, горячий? Валяется беззастенчивым трупом, скалится дерзко в безмятежное небо. Пусть себе мухи пируют, пока не засохла кровь да не спекся вытекший глаз - справедливый Стефан и при жизни следил, чтобы все были сыты. Радуйтесь, мухи!

А убийцы его спешат по вечернему Иерусалиму за своим предводителем молодым фарисеем по имени Савл.

Слушает топот их под своими окнами смиренный Иаков, брат Господень, глава назорейской общины.

После вечерней трапезы взялись за священные книги назореи-эллинисты, скорбя по Стефану, своему брату казненному.

Горд и взволнован молодой фарисей по имени Савл. Сколько гоняли его по улицам родной Тарсы, сколько смеялись над ним! Не помогали ни деньги отца, ни добрая слава его благочестивой матери. А тут, в Иерусалиме, в городе Храма, в центре мира, он, Савл, сделал карьеру. Он учен, он постиг премудрости писаний и уважаем в синедрионе. А сейчас идет очистить любимый город от скверны, разорить источник смуты, грозящий иудеям многими бедами. Не то дождутся эти евреи, говорящие по-гречески, довыступаются, навлекут на себя и на весь Иерусалим гнев неразборчивых римлян.

Сейчас его, Савла, сам Господь взял в руки свои. Да свершится Божья кара над неразумными! Горд и взволнован молодой фарисей по имени Савл, он меч разящий в руках Господних.

Невозмутим Иаков, брат Иисусов, в доме своем. Убийцы идут мимо его дома, идут расправиться с грешниками, усомнившимися в законе. Давно пора было вычистить с поля дурные травы, чтобы распрямились и вызревали злаки истинно праведных. Он, Иаков, на многие земли славен смирением своим. Не вкушает ни вина, ни мяса, не стрижет волос, не натирается благовониями, блюдет стыд всегда и повсюду. Он спасен от мирской суеты, сам Господь взял его, Иакова, в руки и говорит с ним. Господь карает дерзких, а он, Иаков, невозмутим в доме своем.

Назореи-эллинисты вели вечернюю беседу с Богом, единым и вездесущим, и сыном Его распятым, победившим смерть. Их жены и сестры молились тоже. Те, кто не был занят засыпающей малышней. А кто был занят тихо пели о любви, укачивая тяжелых младенцев. Дети постарше засыпали кто где, хихикающими стайками, устраивая непременные потасовки из-за тонких шерстяных одеял. Трехлетний Лука, первенец Филиппа и Марфы, свернувшись, как зародыш, в своем углу, изо всех сил сжимал глаза и шептал слова о добром боженьке, чтобы не бояться наступающей ночи. Белела под теплым небом трехэтажная инсула времен Великого Ирода, чернели в теплой земле вкопанные кувшины с зерном, водой и маслом, упала роса на развешенное белье, на детские качели, на посыпанные щебнем дорожки.

Горек был день, унесший их брата, но он прошел, и назореи-эллинисты вели вечернюю беседу с Богом, единым и вездесущим, и сыном Его, распятым, победившим смерть.

Убийцы Стефана - деловитые палачи синедриона и просто азартные добровольцы - ворвались в общину, крича и топая, чтобы казаться злее. Савл, меч разящий в руках Господа, дрогнул было, замешкался, не зная, с чего начать. Но его сподвижники уже хватали, вязали мужчин и женщин, отшвыривали детей, визжащих и плачущих. Потрошили кладовые и погреба, волокли в кучу драгоценные свитки. Худой чиновник сидел на стуле, невозмутимо сортировал арестованных, сверяясь с разложенным на коленях списком, - сотни имен, итог многомесячной работы трудолюбивых доносчиков. Связанных уводили, убегающих ловили, над остальными глумились жестоко, распалившись от жара расправы.

И Савл свирепствовал вместе с другими. Он хотел быть холодным клинком справедливости, но уже полилась дымящаяся кровь, истекали горячим потом дерущиеся тела, потрескивали рвущиеся одежды, по сваленным на полу свиткам побежали первые ящерки пламени - жар охватывал все.

Вскоре погромщики, хохоча и спотыкаясь, как пьяные, бежали в другие дома. Под теплым небом пылала трехэтажная инсула времен Великого Ирода. Вопили и рыдали истерзанные жертвы. Каталась по земле, выла безумная Марфа, мать трехлетнего Луки, уже не слыша визга своего горящего сына. Растрепанный Филипп упрямо баюкал голодную дочку. Ходил по двору, не обращая внимания на пожар и крики, баюкал грудную дочурку, пел ей о любви и спрашивал Господа: за что слепотой ты караешь детей своих, иудеев, граждан иерусалимских?