— Нет, — покачала головой и тут же прикусила кончик языка, понимая, что я только что сболтнула.

Я выпрямилась и сделала несколько шагов назад от мужчины, который, кажется, очень сильно разозлился, но я все так же не понимала почему. Но точно знала, что что-то не так в моих словах.

Свободин резко встал и сделал шаг в мою сторону. Я же как сделала несколько шагов назад, так и замерла, уверенная, что этот мужчина мне ничего плохого не сделает. Я каким-то шестым чувством ощущала, что ничего того, отчего мне будет больно и неприятно, Егор мне не сделает. Поэтому так и осталась на своём месте, следя за каждым его движением.

А гонщик, преодолев небольшое расстояние в один шаг, обхватил меня одной рукой за талию, слегка поднимая над полом, отчего я тихо вскрикнула и схватилась за его крепкие плечи. Вместе со мной на руках он повернулся на сто восемьдесят градусов, аккуратно опустил меня на свою временную постель. А сам же присел напротив меня на корточки.

Взял мои обе ладошки в свои, слегка сжал их. Заглянул в глаза.

— А теперь рассказывай. Почему ты работаешь практически без выходных с таким графиком? — его голос стал твёрдым, не терпящим возражений. Да, собственно, я и не собиралась отнекиваться и что-то скрывать. Хоть и этот человек, вообще-то, мне никто. Я не должна перед ним в чём-либо оправдываться.

— Это моя работа, Егор. Я лучшая в нашем отделении, да и вообще в клинике. Поэтому это нормально, что я столько работаю. Да, я обычная медсестра, и моя помощь — лишь маленький винтик в огромном механизме. Но это то, что я люблю. О чём мечтала с раннего детства.

— Я понимаю, — кивает головой в знак того, что он действительно понимает меня и то, что я говорю. — Я точно так же, как и ты, люблю то, чем я занимаюсь, несмотря на риск и последствия вот таких заездов. Ты же понимаешь, чем я занимаюсь? — я киваю. — Но, Соня, есть трудовой кодекс, где чётко прописано, сколько и как должен работать человек, вне зависимости от того, какая у него квалификация. Да, бывают переработки и форс-мажоры, когда требуется немедленно человек, лучший в своём деле, но это не должно быть так, как сейчас у тебя. Это ненормально. Мне это не нравится. У тебя же круги под глазами. Сколько ты спала за последние дни?

— Я сплю достаточно, — я хмурюсь, потому что этот разговор мне совсем не нравится.

Соня

Да, во всех его словах я чувствую его заботу и переживания, но это моя работа. То, чем я люблю заниматься. То, что стало для меня жизнью, и я не могу просто отказаться от этого из-за одного человека, которому я отказала и который теперь нагло пользуется своим служебным положением, чтобы меня сломить.

Чего же я тогда стою, если вот так просто возьму и сдамся?

Да ничего я тогда стоить не буду. Поэтому нет, сдаваться и раздвигать перед ним ноги я не собираюсь ни за что в жизни. Но и писать заявление об уходе с работы я тоже не хочу. Тогда будет означать, что он выиграл, сломил меня, а я проиграла ему.

— Для этого тебя звал ваш зав в тот день, когда ты приходила ко мне? Чтобы поставить тебе дежурства?

Вдруг задаёт мне вопрос. Его руки сжимают мои. Желваки на скулах ходят ходуном, и я понимаю, что он злится. Очень злиться. Так, что ели контролирует себя. И с каждой секундой его эмоции становятся жёстче.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не увиливай от ответа. Я тебе говорил, что никто не смеет так относиться к тебе — даже твой начальник. У тебя есть договор, по которому ты работаешь, и этого графика должны придерживаться все, в том числе твоё руководство. Да, не спорю, бывают форс-мажоры, но не постоянно. Ты не должна работать столько. Тем более есть другие медсестры, а не ты одна на всё отделение.

— Егор…

— Подожди, я не закончил. Мне нравится то, чем ты занимаешься. Ты такая умница и добилась всего этого сама. Без чьей-либо помощи — я в этом уверен, — он нежно поглаживает пальцами кожу моих ладоней, не прекращая говорить. — Я рад, что столкнулся здесь с тобой. Но мне категорически не нравится то, как тут с тобой обращаются. Зав не имеет право повышать на тебя голос и превышать свои полномочия. Это не входит в его обязанности. Это недопустимо.

С каждым его словом голос становится все твёрже и яростней. Выпутываю одну руку из его захвата и подношу к его лицу, прикасаюсь к нему, дабы успокоить. Не хочу, чтобы он злился, да и вообще вникал во все мои проблемы, потому что они мои. И я должна сама с ними справиться.

Не хочу рассказывать ему о том, что мне вообще запрещено находиться рядом с ним, не говоря уже о том, чтобы быть в его палате, да ещё и настолько близко к нему, целовать… Вижу, как ему не нравится вся эта ситуация, и понимаю его. Но опять же — это моя работа, и по-другому я не могу поступить. Я не могу потерять её. Не могу ему все рассказать, потому что он разозлится ещё сильнее.

— Я не могу потерять это место. Я столько училась и старалась, чтобы меня взяли именно сюда, и не могу просто отказаться от этого. Егор, давай не будем об этом говорить, хорошо? Да и мне уже пора. Меня, наверное, уже все обыскались, а я тут сижу у тебя. Всё же я на дежурстве, — качаю головой.

Егор резко подрывается. Вскакивает и начинает ходить из одного угла в другой, ероша свои короткие волосы рукой. Вижу, как много ему хочется сказать, и как он сдерживается из последних сил, но заглушает свои чувства, эмоции в себе.