А в Москве ведь тоже никто не ждал… Хорошо, хоть кто-то из родных оказался на месте.

Брата её, правда, уже забрали в армию… Но дядьку мужа не забрали – ему было 64 года, и мобилизации он не подлежал. Со своей гражданской женой он ютился в одной комнатушке коммунальной квартиры на Арбате (между прочим, тот старый дом на углу Арбатского переулка до сих пор стоит). Конечно, они пустили к себе эту свалившуюся, как снег на голову, родственницу на сносях, но через пару дней, спасаясь от бомбёжек, уехали на дачу в Подмосковье. Их тоже можно понять: Москву начали бомбить с 22 июня и бомбили каждый вечер, в том числе Арбат… Да и тесно было троим в одной комнатушке. Много лет позже, будучи студентом, я приходил в гости к Ксении Петровне, тогда уже вдове моего двоюродного деда (которого мне, к сожалению, не довелось встретить), и видел эту комнатушку – теснота неописуемая: метров десять квадратных…

И осталась мама одна в чужой квартире… В бомбоубежище ходить не стала – слишком это было утомительно. Решила: что будет, то будет! А квартирка, где её приютили, была в ста метрах от роддома Грауэрмана – вот и объяснение моего места рождения.

Вот и вся интрига…

И на 16-й день после начала войны в этом московском роддоме появился на белый свет мальчишка длиной 50 см и весом 5 кг. Нормальный, крепкий мальчик… О нём нужно было заботиться, и это несколько отвлекало от мучительных мыслей…

А впереди была ещё вся война… И её предстояло пережить.

В это трудно поверить, но в момент моего рождения папа тоже был в Москве. Причём где-то в центре, недалеко от роддома… Но он и предположить не мог, что его жена в Москве – она же поехала в Ленинград… И ей в голову не могло прийти, что он не только выбрался из пекла, но и добрался до Москвы…

Отправив маму автобусом на Шяуляй, папа поспешил в Наркомзем. Весь вечер и всю ночь, как мне рассказывала мама (папа не любил вспоминать прошлое…), он жёг какие-то секретные документы. Какие документы папа жёг, не знаю – могу только предположить… Каковы функции органов землеустройства? Учёт и распределение земель, составление карт, выделение территорий под промышленные предприятия, сельхозугодия, военные городки, базы, полигоны, всевозможные склады, дороги и т. п. Видимо, все эти карты и сопутствующая документация считались секретными и подлежали уничтожению, тем более что у нас в СССР была не просто устойчивая, а почти маниакальная страсть к всевозможному засекречиванию…

Вот интересная иллюстрация к этим моим словам. Те мои старшие друзья, кто воевал, вспоминали, что точнее всего наша территория была показана на немецких военных картах, напечатанных ещё до войны (основательно немцы готовились к ней!). И наши полевые командиры в годы войны предпочитали своим, советским картам более точные, немецкие. Но даже когда война закончилась, у нас в стране продолжали засекречивать свои некачественные, неточные устаревшие карты… Таким вот образом наши спец. органы поддерживали свою значимость и занятость.

Какие-то документы, по словам мамы, «сверхсекретные», он спрятал на себе, с тем чтобы доставить их в Москву… Рисковал? Несомненно. Но, зная его почти фанатичную обязательность и исполнительность, меня это не удивляет…

Из Каунаса он ушел пешком под утро 23 июня, когда из города уходили наши части, но немцев еще не было. Недели две, пешком и на попутках, добирался до Москвы. Как питался, где спал – ничего не знаю… Но в Наркомземе СССР, как позже он рассказал маме, никто и «спасибо» не сказал. Приняли документы так, как будто они никому не были нужны.

А может, и впрямь были не нужны, по большому счету? А про себя могли ещё и подумать: «Вот идиот!!! Кругом война, а он с бумажками…».

Когда я слушал, как мама рассказывала об этих папиных перипетиях, мне всегда вспоминался рассказ Леонида Пантелеева «Честное слово». Рассказ о мальчике, игравшем с приятелями в вой ну. Они его поставили часовым, взяли с него честное слово стоять и понарошку что-то охранять, а потом забыли про него и, когда стемнело, не понарошку разошлись по домам спать… А мальчик, верный своему слову, продолжал стоять на карауле…

Люди рациональные и прагматичные только посмеются над такими… Вот и мама, насколько я помню, часто (не в связи с этим эпизодом, а вообще) осуждающе говорила папе: «Коля, какой же ты непрактичный…». Он обычно на это ничего не отвечал, но, если она его слишком долго допекала, мог сказать: «Соня, если я молчу, это не значит, что я с тобой согласен…».

Да, несомненно, с обывательской точки зрения мама была права. Но для меня он всегда был и остаётся примером принципиальности, честности, исполнительности и верности долгу. Побольше бы таких людей!..

Сдав документы в союзный Наркомзем, он явился в военкомат. Там долго не могли понять, что к чему: призвали в армию в Белоруссии…, командировали в Литву…, оставаясь военнослужащим, работал в гражданском министерстве…, а теперь оказался в Москве… В конце концов, отправили его в воинскую часть в Монголию, на границу с Японией… Почему? Спросить бы у тех кадровиков… Вообще, логика советских кадровых органов даже позднее, когда я уже и сам работал, нередко бывала предельно непонятна и не всегда поддавалась рациональному объяснению.