Илья Шмайн

Дочь Ильи Шмаина вспоминала: «Феликс находился в другом лагере, он сидел в одном бараке с Львом Николаевичем Гумилевым. От него набрался христианства. Как рассказывал Лев Николаевич, который относился к нему очень хорошо: «Он был такой еврей, знаете ли, недоучка – и сразу все! Этот Феликс, я ему еще Евангелия не рассказал целиком, а он уже бежал проповедовать, не крещенный еще!» Потом он его крестил, был крестным. В 1955 году из лагеря приехал и встретился с моей мамой возле нашего дома Лев Консон, впоследствии известный писатель в Израиле, а тогда только что освободившейся молодой зек. Он привез маме письмо от Феликса Карелина и его фотографию. Мама спросила: «А Феликс еще не выходит?» – «Когда он выйдет, кто знает? У него двадцать пять лет срок!» Мама ахнула, говорит: «Почему?»6.

Лев Консон (1927-2005) был узником сталинских лагерей. На фронте во время войны погибли отец и брат. В 1943 году шестнадцатилетним юношей был арестован по обвинению в антисоветской деятельности. Пока шло следствие, находился во внутренней тюрьме Лубянки. Был помещен в одиночный бокс, где можно было только сидеть и стоять. Объявил голодовку и был переведен в общую камеру. Там произошло знакомство с писателем Аркадием Белинковым. Был осужден и направлен на Дальний Восток, в Совгавань. В 1949 году в Озерлаг. В лагере находились французы, испанцы, японцы, матрос из Израиля. Возникла группа молодых заключенных разных национальностей, в состав которой вошел и Консон.

Когда на лагпункт прибыл лейтенант Красной Армии, а затем «власовец» Энгельс Слученков7 (лагерная кличка «Глеб»), знакомый Консона по штрафной колонне, он стал руководителем группы, а Феликс Карелин – его помощником. Была разработана программа, устав, и даже прозвучали клятвы. В какой-то момент они поняли, что среди них провокатор. Тогда Феликс объявил, что знает человека, который на них стучит. «А как докажешь?» – «Убью его, казню». Подумали и сказали: «Да, надо, чтобы ты его убил. Тогда ясно, что это не ты, а он». Потому что тот человек в отчаянии указал на Феликса. И Феликс убил его заточкой, нанеся четырнадцать ранений. И был немедленно арестован внутренним лагерным следствием, получил двадцать пять лет, но не расстрел. Из показаний на следствии выяснилось, что Феликс был провокатором. После этого вся группа была заперта в Барак усиленного режима (БУР), а потом отправлена в Центральный Тайшетский следственный изолятор. Слученков всю ответственность за дела организации и за убийство взял на себя. Сидел в камере смертников, потом приговор заменили и отправили его в Джезказган. Весной 1954 года он принял активное участие в восстании заключенных в концлагере Кенгир.

Консон два года провел в одиночной камере. Пытался бежать из лагеря, но был пойман. В 1955 году был освобожден и направлен в ссылку на поселение в Казачинский район Красноярского края. Работал на прокладке дорог в тайге и на лесоповале. Вернулся в Москву, женился на Елене Суриц, внучке первого советского посла в Афганистане Якова Сурица. Принял крещение у священника Александра Меня, которому поведал лагерную историю с участием Феликса Карелина. В 1983 году Консон эмигрировал в Израиль8. Часть срока Карелину была заменена ссылкой, и в 1958 году он освободился, но тогда еще не был реабилитирован…

Феликс был изломанным человеком, темпераментным и страстным. Он мог, как в народе говорят, «по книжке говорить» – много часов. Будучи человеком со схематическим складом ума, как вспоминал священник Александр Мень, он мог бы принести много пользы и для Церкви, и для дела, если бы не его безудержная натура. Освободившись, женился на актрисе, которая получила распределение в Иркутск, и отправился с нею работать в театре. Там он узнал о Мене и Якунине, которые в то время жили и учились в Иркутске. Пытался их найти. По рассказам составил превратное представление о Мене, воображая, что он визионер или мечтательно настроенный человек. И только в начале 60-х годов в Москве Якунин его разыскал и привел к отцу Александру на приход.

Позже отец Александр вспоминал: «Карелин отвел меня в отдельную комнатку и сразу стал рассказывать, как он сидел в одиночке, как там, тоскуя, начертил на стене шестиконечную звезду и стал над ней размышлять. И у него возникли системы мироздания, системы искупления. Я на него смотрел с такой скорбью – как смотрят на умалишенных. Он быстро все смекнул и больше мне этой «крутистики» не излагал. Но Глеб был им прельщен, и в Москве прокатилась волна восторгов вокруг Феликса. Он устраивал публичные толкования Апокалипсиса и книги Даниила. Все пребывали от него в полном упоении, а через месяц почему-то выгоняли из дома. Так произошло и с Анатолием Васильевичем Ведерниковым, и со многими другими. Он сначала производил исключительно хорошее впечатление, а потом – столь же исключительно отвратительное»9.

Бродильный процесс в советском обществе набирал силу с начала 60-х годов. Процесс над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем стал первым громким политическим процессом начинавшейся брежневской эпохи. Писатели несколько лет тайно публиковали за границей свои рассказы и повести. Их псевдонимы Абрам Терц и Николай Аржак были раскрыты органами госбезопасности. Обоих писателей-«подполыциков» арестовали в сентябре 1965 года и предъявили обвинение в «антисоветской агитации и пропаганде» (статья 70 Уголовного кодекса РСФСР). В печати развернулась «разоблачительная» кампания. Но она вызвала совсем не те результаты, на которые рассчитывала власть. Не только за рубежом, но и в СССР начались общественные выступления в защиту арестованных писателей. Дело Синявского и Даниэля (как и за два года до этого дело Иосифа Бродского) вызвало резонанс не только в литературных кругах. В официальные советские инстанции были направлены десятки индивидуальных и коллективных обращений против преследований по политическим мотивам. Необычным стал «митинг гласности», состоявшийся 5 декабря 1965 года в центре столицы – на Пушкинской площади. Одним из лозунгов стало требование соблюдать процессуальные нормы: предстоящий процесс над Синявским и Даниэлем не должен быть тайной и безгласной расправой.

Процесс над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем

В феврале 1966 Верховный суд РСФСР приговорил Андрея Синявского к семи годам лишения свободы, Юлия Даниэля – к пяти. Огромное значение, как отметил писатель Варлам Шаламов в «Письме к старому другу», имело мужественное поведение подсудимых на процессе. Писатель, проведший в сталинских тюрьмах и лагерях более двадцати лет, писал: «…Процесс Синявского – первый открытый политический процесс при советской власти, когда обвиняемые от начала до конца – от предварительного следствия до последнего слова подсудимых – не признавали себя виновными и приняли приговор как настоящие люди. Обвиняемым по сорок лет – оптимальный вариант возраста подсудимого на политическом процессе. Первый процесс за четыре с лишним десятилетия. Не мудрено, что к нему приковано внимание всего мира. Со времени дела правых эсеров – легендарных уже героев революционной России – это первый политический (такой) процесс.