А тут все что хочешь! Я почему-то очень хотела большие надувные игрушки. Мама мне купила надувной телефон размером с половину меня, надувную куклу-неваляшку и огромный надувной мяч. Еще был диаскоп с тремя картинками. Это такой прибор для глядения двумя глазами, вставляешь туда картинки, а они объемные. Там были три истории про игрушечных человечков. Я до сих пор храню эту игрушку и до сих пор смотрю картинки. Они как сказка из детства, они живые. Протянешь руку – и можно потрогать крошечную куколку с крошечной коляской…

Еще был резиновый пупсик с крутящимися ручками и синей колясочкой в комплекте. Когда я училась в первом классе, мама сказала, что наша учительница похожа на этого пупсика, а я взяла и учительнице рассказала. Представляю, как маме было неудобно. А мне было нормально, потому что я обожала этого пупса и учительницу обожала, и мне казалось, что ничего такого не случится, если учительница узнает, что она похожа на мою любимую куклу.

Из Москвы больше почти ничего не помню. Ленин, Детский Мир, двадцать пятый этаж и утки в фонтане у гостиницы. Все. У нас есть групповые фотографии из Москвы, потому что мы ездили группой, с мамиными коллегами по работе, но, хоть убей, я их не помню. Фотографии какие-то серые, мрачные, хоть и цветные. Стоит группа людей у Царь-пушки и у Царь-колокола, все мрачнее тучи, а у мамы и вовсе такое лицо, как будто она на похороны приехала, а не в отпуск. У меня, кстати, тоже.

Мое е детство как эти фотографии из Москвы – вроде цветное, но все равно унылое и тревожное.

Я все время чего-то ждала. Ждала вместе с мамой отложенный вылет в аэропорту Москвы. И хотя там было самое вкусное в мире мороженое, вкуснее которого я больше не пробовала, мне было скучно. Я ждала день рождения, Новый год, выходные, каникулы. Ждала, когда мне исполнится 10 лет, потому что кто-то сказал, что в 10 лет детство заканчивается. Мне хотелось, чтоб оно закончилось, и я стала взрослой. Мне исполнилось 10 лет, и я захотела обратно в детство (хотя, ясное дело, оно не заканчивалось).

Все время казалось, что у меня нет чего-то очень важного, что есть у других. Когда мы гуляли во дворе, Наташу мама звала с балкона каждые полчаса и ровно в девять вечера загоняла домой. Мне хотелось также. Хотелось, чтоб мама не разрешала мне гулять до одиннадцати, чтоб выходила и смотрела, не потерялась ли я. У Наташи окна выходили во двор, а у нас на улицу, поэтому мама не смотрела в окно за мной, и во двор ей, видимо, было неохота выходить каждые полчаса. Она считала, что я не потеряюсь, ну я и не терялась. Но мне было грустно. За всеми девочками приглядывали, а за мной нет.

Кроме Наташи, у меня были и другие подружки – Ксюша и Катя. Катина мама выходила во двор каждые полчаса, ибо их окна тоже смотрели на улицу, и громко звала ее: «Катя! Катя!».

Кате не разрешалось уходить в другой двор, поэтому мы все вынуждены были играть в нашем дворе. Но иногда мы решали убежать от Кати. Это было целое событие. Внезапно посреди игры кто-то говорил: «А давайте убежим от Кати!» и мы убегали. Она бежала за нами, искала нас, находила, а следом нас находила ее мама и укоризненно говорила, обращаясь ко мне: «Света, ты же самая взрослая, ты должна быть умнее и понимать, что нельзя убегать в другой двор.» Я, конечно, была самая взрослая, но ума мне это не прибавляло. Мне было даже не стыдно, только досадно от того, что я за всех отдуваться должна.

Мне казалось, что мама меня не особо любит, раз не выбегает постоянно во двор проверить, все ли в порядке. За другими же девочками мамы присматривают, почему за мной нет? Это для меня и сейчас загадка. Хотя время было тихое, советское, но весь день гуляющий без присмотра ребенок – это странно. А может, мама была на работе все время и присматривать за мной было некому? Дедушка был старый, почти слепой и глухой, инвалид второй группы, ходил с трудом, из дома почти не выходил, а мама была вечно на работе, кто же за мной присмотрит. Вот у Кати мама не работала, у Наташи, кажется, летом не работала, а моей вечно не было дома. У Ксюши мама работала, но дома была бабушка, которая почти весь день проводила во дворе на лавочке и смотрела за ней.

Отсюда, наверно, это чувство обособленности и одиночества… А, может, не только отсюда…

У всех девочек была полная семья. В детстве я, конечно, не могла разглядеть, насколько их семьи счастливы. Мне казалось, что у всех все просто отлично. У всех, кроме меня. Наташина семья вообще виделась идеальной. Я хотела, чтоб у меня была такая же семья, когда я вырасту. Чтоб обязательно своя большая и очень уютная квартира, муж, который заботится обо мне и нашем ребенке, совместные поездки на дачу, на море, машина, посиделки на кухне, вкусные оладушки… Наташина мама пекла очень вкусные оладушки и всегда наливала к ним то ли варенье, то ли сгущенку. Я с ума сходила по этим оладушкам, потому что у нас таких не было никогда.

Мама не любила готовить. Она готовила суп, кашу и еще какой-то кашесуп. Что это было, я не помню, помню только название. Оладьи дома бывали очень редко, и мама обладала какой-то суперспособностью их все сжечь. Хотя бы с одной стороны, но обязательно все. Еще и говорила, что уголь полезен. Уголь, конечно, полезен, но не вместо десерта же. Про сгущенку я молчу, ее доставали только по великим праздникам и есть ее разрешалось по чуть-чуть. Мама очень заботилась о моем здоровье, поэтому никогда не жарила курицу, картошку и вообще ничего. Котлетки были всегда паровые и обязательно с добавлением геркулеса. Я этот геркулес ненавидела сильнее всего на свете, потому что мама его добавляла везде. Он плавал в супе, потому что так сытнее («Ешь давай, не привередничай, с геркулесом вкуснее, дольше будешь сытой.»), выглядывал из каждой котлетки, стоял на полках в шкафчике, был приготовлен в виде каши на завтрак и просто был спутником нашей жизни. Даже тушеную капусту мама готовила добавлением геркулеса! Ну вот зачем, скажите! Зачем добавлять его везде! Котлетки, они и сами по себе очень сытные – это же мясо. Зачем портить такие восхитительные ароматные котлетки ложкой геркулесовых хлопьев. Они бесповоротно портили вкус всего, с чем соединялись.