Волшебство, лежа вниз лицом, уткнувшись носом в лежащий на столе карандаш, подумала я. Ей-ей, самое что ни на есть настоящее волшебство. Как иначе еще можно объяснить то, что происходит со мной? Люди чувствуют, испытывают эмоции лишь потому, что у них есть то, что называют биохимией — слово выплыло из закромов памяти. Интересно, а где я могла его слышать? И как запомнила? Думать о том, что где-то внутри моей пластиковой головушки есть нечто похожее на мозг не приходилось. У меня ничего нет. Я оттолкнулась от пола обоими руками — немного неаккуратно, непривычно. Получится ли еще раз подняться? Кстати говоря о боли — то что я испытывала раньше, пытаясь двигаться, разве это была не боль? Значит, я могу чувствовать и её. Волшебство — мне хотелось растянуть рот не в улыбке — горькой ухмылке. Что же я на самом деле такое? Я приподнялась на четвереньки, не в силах встать на ноги. Усталость и дикая слабость решили прийти на смену боли. Что ж, могу сказать только одно — слабость гораздо приятней. Словно я сейчас развалюсь на столе, раскину руки в разные стороны, буду копировать пятиконечную звезду — и вот тогда-то на меня спустится благословенный отдых.

Я — аномалия. Не кукла, не оживший кусок пластика, не человечек. Как меня назвал Лекса. На самом деле я то, с чем так усердно борется служба ОНО. Не зря же тогда Черная куртка так смотрел на меня. А я чувствовала и боялась его взгляда — даже через солнцезащитные очки. Мне вспомнилось, как я хотела забиться в какой-нибудь угол, подальше, поглубже — лишь бы только он меня не видел. Словно это в самом деле могло меня спасти. Интересно, а сотрудника службы ОНО могут не допустить в частный номер гостиницы? Вряд ли. Я нашла в себе силы, чтобы повернуться в сторону двери — и вновь бухнулась на стол. Сейчас дверь откроется — и на пороге появится он. В стильных солнцезащитных, в черной куртке, драных джинсах. И будет жевать жвачку. Сквозняком до меня донесет запах дешевых сигарет и кофе, отдающего жженой резиной. И знаете что? Мне хочется жить, а сейчас я просто смеюсь над тем, что будет дальше. Нет, мне не все равно — просто я осознаю собственное бессилие в сложившейся ситуации. Я — аномалия. Какая разница, сколько пройдет дней, если рано или поздно ОНО доберется до меня? А, может, ему и не придется открывать дверь? Я вдруг вспомнила, как обращаясь в дым перетекал тот самый ОНОшник. Может быть, он точно такой же, как Юма? Может, сама Юма тоже служит в ОНО? С трудом просыпается по утрам, пьет невкусный кофе, нервно курит у входа в метро и ходит на работу? Но если всё так, то кто же такая Аюста?

У меня всё смешалось в голове. Где же ты, Лекса? Приди сюда. ну пожалуйста, мне так тебя не хватает. Писатель не появлялся. Вопросы градом сыпались на мою бедовую голову, а я не знала, что делать. Только сейчас мне стало понятно, что вся моя жизнь до этого — те восемь дней, как я начала общаться с Лексой — это всего лишь агония. Судороги перед смертью, последний глоток воздуха для утопающего. Он дарит надежду, чтобы через мгновение оборвать её, утащить в пучину безнадеги. Лекса, мне нужен Лекса, прямо сейчас — как воздух. Не обрывайте надежду, ну пожалуйста…

Дверь и в самом деле открылась. Осторожно, словно боясь кого-то разбудить, щелкнули замком с той стороны. В ноздри мне ударил запах хлорки и мокрых тряпок. Уборщица, подумала я, застыв, притворяясь неживой. И неожиданно — это оказалось слишком сложно. Меня так и подмывало дернуть рукой, лечь чуточку поудобней, раздвинуть ноги чуть больше — чтобы не так плотно прилегали друг к дружке.

Это не Черная куртка и даже не уборщица. Лекса, на шапке которого блестели маленькие белые снежинки, лучезарно улыбался, часто моргал, словно готов вот-вот разрыдаться. В руках у него был какой-то пакет — и стеклянная. Малая бутыль ахеса. Такая же бесконечно черная, как и остальные, вот только покрывшаяся холодной испариной.

Я припомнила, каким он был вчера — уставшим, грустным, бесконечно одиноким — поздравили всё, кроме той, чьих теплых слов он ждал больше всего остального. Что же изменилось сегодня, что за праздник? Госпожа изволила протянуть изнеженную ручку к телефону и пару раз клацнуть по кнопкам, чтобы запоздало его поздравить? Отвращение к его избраннице росло внутри меня буйным цветом и мне вдруг стало неприятно. Неприятно, что он выбрал себе именно такую девушку.

— Договорились — вымолвил он, радостно сверкая глазами, тряся пакетом в руках. Не говорил, правда — шептал, словно не хотел распространяться о своей тайне в голос, боясь, что тогда она потеряет свою силу. Рот чуть приоткрыт, взъерошенные волосы, тяжело дышит, покачиваясь из стороны в сторону. Словно и не газировку только что пил, а, по крайней мере, водку. Я пригляделась к писателю получше — и усталость вдруг отступила, будто её и не было. Силы вернулись и я чуть не раскрыла собственную тайну. Я смотрела на него, ожидая объяснений, а он и не торопился, старательно стягивая сапоги. Талый снег вперемешку с грязью клочьями свисал с подошв, капал на зеленый ковер — плевать. Сегодня, казалось, ему можно было всё! Ахес то и дело норовил вылезти за пределы раскрытой бутыли, щедро пролиться на пол. Глоток, другой, третий — писатель, в расстегнутой куртке, мятом свитере, расстегнутой ширинкой и в одном носке напоминал мне комичного забулдыгу.

— Утвердили! — Лекса выдохнул, облегченно, словно старался как можно скорее избавиться от груза этого слова.

— Что? Что утвердили? С кем ты договорился?

Пакет, коим он до этого сотрясал воздух, звучно шлепнулся на стол рядом со мной. Писатель и не заметил даже, что я лежу не в той позе и не там, где он меня оставил. Ну и хорошо. Сейчас меня, кажется, ожидает какая-то донельзя приятная новость. В конце концов, что же такого можно было утвердить в первый день нового Обновления?

Пакет шуршал и не слушался его рук, то и дело норовил выскользнуть, упасть на пол. За окном просыпался город. Темнота отступала, а солнце, набравшись храбрости и сил, поднималось в зенит. Улыбнулось лучиком, пробилось сквозь так и не отдернутые занавески, огласила город воем сигнализаций автомобиля. Словно этого было недостаточно. В унисон мобилю подвывали его рядом стоящие товарки. Мальчишки балуются, подумала я. Лекса усадил меня прямо на ноутбук — лицом к себе, не уставая бороться с неподкупным пакетом. Пластик клейкой ленты никак не хотел поддаваться, грозя тем, что открыть его можно будто только лишь при помощи ножниц. Впрочем, Лекса сломил его сопротивление и прибегнув к помощи зубов, разорвал неподдающийся пакет. Целый ворох бумаг, с кучей печатей и подписей рассыпался по комнате, а писатель расхохотался. Я чувствовала, что он сошел с ума — или где-то на грани этого. Сейчас, шептал он мне, обещая всё пояснить. Мне оставалось только терпеливо ждать.

— Меня издают! — гордо заявил он. Довольная улыбка грозила покинуть пределы лица, глаза блаженно закрыты. Он в нирване, в полном, абсолютном счастье. Я вдруг почувствовала. Как рядом со мной прошла волна самого настоящего уютного, воистину домашнего тепла — и мысленно прикоснулась к ней. Меня в тот же миг накрыло. Мне на какой-то миг, секунду вдруг показалось, что весь этот мир — прекрасен. С войной, нищетой и машинами, что сначала сбивают маленьких девочек, а потом, будто на злобу дня, обращаются в чудовищ-людоедов. Он прекрасен с Юмой, Черной курткой, Аюстой. И всё, ну абсолютно всё в нём просто замечательно и счастлива, что живу в нем. Реальность надулась пузырем и лопнула у меня в голове, тут же окатив едким ядом цинизма. Словно бы из сказки, теплой и доброй, меня швырнуло в холодный и неприветливый мир. Волна тепла и счастья прошла, а мне хотелось ещё — дотянуться, ухватить её хотя бы за краешек, хотя бы ещё минутку побыть… такой счастливой?