– - Откуси себе язык. Лучше умри от потери крови. Умри достойно. Все равно замучит...

Японец Хаттори врывается в сознание, пытаясь хоть чем-то облегчить мою участь. Тщетно. Откусывать язык я не умею.

Бандит достает кинжал... проводит пальцем по клинку... пробует острие языком... и резко всаживает нож в рану на моем предплечье.

Боль сотрясает меня, я дергаюсь телом, пытаясь вырваться из цепей, ударяюсь головой о стену. Басмач усмехается и проворачивает нож в ране. Я дико ору... и теряю сознание.

... Всполохи света тревожат мои закрытые веки. Я не хочу открывать глаза. Но всполохи настойчиво бродят где-то вокруг и не дают мне раствориться в Пустоте.

– - Сережа, внук мой, открой глаза... Дай мне поговорить с тобой.

Голос знакомый, я когда-то знал и любил его. Медленно приподнимаю веки. Камера-пыточная освещена каким-то странным голубым сиянием, наполнена белым дымом, стелящимся по полу. В воздухе то здесь, то там вспыхивают короткие холодные молнии.

Передо мной стоит дед Николай и пристально на меня смотрит. У него за спиной... Кирилл и Инна.

– - Дай мне поговорить с тобой, внук...

Дед очень молодой. Я таким его уже не застал. Он в форме офицера советских ВВС, с капитанскими ромбами в петлицах кителя. Он оправляет портупею, приглаживает короткие с проседью волосы на висках... По комнате от угла к углу пробегает белая молния.

– - Тяжело тебе пришлось, Сережа...

Кирилл и Инна молча стоят за спиной летчика. Молчу и я. Дед Николай вздыхает:

– - Я не думал, внук, знать не мог, что все так произойдет... Не вини меня, внук, что так вышло. Я был простым солдатом, истребителем... Я воевал, я делал, что мог, чтобы ты...

Дед досадливо отрубает рукой...

– - Знаешь, в сорок третьем наш авиаполк стоял на Кавказе. И тогда разное было... и голод, и стреляли в нас... но такого... я и представить себе не мог.

Белая молния вспыхивает у самого потолка. Комната наполняется запахом озона.

– - А помнишь, Сережа, внук, когда ты маленьким был, мы ходили с тобой в парк и катались там на каруселях. На лошадках. На "ромашке". У тебя еще тогда дружок был... чеченский парнишка... как же его звали?

Я облизываю сухие губы:

– - Помню, дед, помню. И карусель, и лошадок, и "ромашку", и Ахмедку помню. Только... не до воспоминаний мне сейчас, дед. Пить... очень хочется пить. Напои меня...

Дед снимает с пояса фляжку, отвинчивает крышку, подносит к моим губам. Я глотаю, горло мне обжигает спирт. Это водка, а не вода... Что за странный рисовый привкус у нее? Я делаю еще один глоток.

– - Давайте уйдем отсюда, дед... Кирилл... Несси. Давайте уйдем...

Кирилл и Инна по-прежнему молчат. Дед проводит рукой по лбу:

– - А ты готов к этому, Сережа? Ты готов уйтио т с ю д а? Ты готов вернуться к себе?

У меня нет сил ответить, я роняю голову на грудь.

Дед подходит ближе, наклоняется, сжимает руками оковы на моих ногах... Белая молния пробивает комнату наискось...

Дед дотрагивается до моих рук. Я вижу как плавятся толстенные стальные кольца, но руки жара не чувствуют. Странный ледяной огонь. ...Я падаю на плечи к сыну и Инне.

Мы выходим из комнаты и бредем по коридору. Он тоже весь в тумане и в сполохах света. Но свет здесь другой, темный, тревожно-бордовый.

Впереди шествует дед, Инна с Кириллом несут меня на руках сзади. Я перебираю ногами по полу и... по чьим-то телам. Спускаемся... ниже... ниже по лестнице. И вот мы у дверей особняка. Дед Николай распахивает их... и я снова теряю сознание. От слабости и от запахов обыкновенной московской улицы, настоянных на бензине и мокрой вечерней листве каштанов.

ГЛАВА 17

Маленький заяц с кожаным носом-пуговицей снова барабанит лапкой мне по лицу: "Очнись, очнись!" Сейчас. Набираю в грудь воздуху, открываю глаза...

Почти вечер. Какой-то пустынный парк с облезшими скамейками-ветеранами... опрокинутая урна... заросший зеленью пруд.

Я полулежу на скамейке, надо мной склонились т р о е. Господи, откуда они?! Или это бред, и я сейчас в пыточной камере, в застенках у волосатого Исрапи? Или... уже т а м? Естьт а мперевернутые урны и обрывки "Правды" в грязи?

Т р о е. Откуда они взялись здесь, откуда здесь взялся я?

Склонившиеся надо мной соответствуют пейзажу запустения куда меньше, чем я. Три... японца(?). Два молодых и один очень старый. Все в официальных черных костюмах, белых рубашках, черных галстуках. У одного из молодых -"дипломат". Лицо старца украшают очки в тонкой роговой "интеллигентской" оправе. Он колдует над моим телом, над левой рукой, в то время как спутники почтительно наблюдают за его манипуляциями из-за спины.