Но не говорить же теперь: «Ой, извините, я ошиблась».

Она уже и так израсходовала месячную дозу идиотизма.

– Сандра, – повторил противный, и она дёрнулась.

Хорошенькую пытку себе придумала. Можно мастер-классы давать по самоинквизиции.

Невыносимо. Но это бедное имя, которое Сандра, уходя, бросила вместе с кучей ненужных теперь вещей, разноцветных носков и клоунских шапок, бедное бесхозное имя как будто само выскочило из небытия и прыгнуло на язык. Не спрашивая разрешения.

Сандра тоже никогда не спрашивала. А теперь ей ни сесть, ни встать нельзя без спроса.

– Александра, значит. Мы с тобой тезки. Я тоже Александр. А ты?

– Я Егор, – с готовностью ответил тощий, протягивая противному костлявую, как у Кащея, руку.

Она вдруг подумала, что он носит всё такое тяжёлое – косуху и берцы – чтоб его не сдуло ветром.

И некстати вспомнила экскурсию в монастыре, в котором потом встретила Сандру. Ее саму туда занесло в рамках все той же борьбы с депрессией.

Женщина с постным лицом, оживлявшемся только на словах «отечество» и «враги», показывала паломникам вериги какого-то старца. Железяки общим весом в сто кило.

«А зачем он это всё на себя надевал? – спросил мальчишка из толпы. – Тяжело же».

Экскурсоводша поджала белые губы и опять зашелестела про «отечество в опасности, кругом враги». Видимо, в ее бортовой компьютер вмонтировали только один трек.

И вот сейчас, глядя на тощего в косухе, она вдруг придумала, как можно было бы ответить тому мальчишке. Зачем вериги? Чтоб ветром не унесло. Старец-то был, поди, вроде этого парня – кости да глаза.

– Егор, – усмехнулся противный. – В честь Летова что ли?

– Не, в честь прадеда.

– Прадеда-героя, который воевал?

Он кивнул на облупившегося серебряного солдата, стоявшего наискосок от сцены в окружении казенных голубых елей.

– Он был на фронте, да. Но под танки ложился не с гранатой, а исключительно с разводным ключом. Механик, золотые руки. За всю войну никого не убил, к счастью. То есть для него это несчастье, конечно, было. Стыд большой. А я рад.

– Пацифист?

– Да, я против насилия.

– А ты, вообще, кто, Егор? «Кто ты по жизни», как нам гопники в подворотнях говорили. Музыкант?

– Почти. Я поэт.

– Поэт? Понятно. Прочитаешь что-нибудь?

Противный показал подбородком на сцену. Он и её так же отправил выступать, когда она заикнулась, что пишет стендапы. И она почему-то послушалась. Тощий Егор тоже покорно вскарабкался на подмостки, сгорбился и задумался, потирая лоб – причём так сильно, что между бровями порозовело.

– Я вам, пожалуй, про Куинджи расскажу. Знаете, он был невероятно добрым человеком. Всем помогал. Если находил бабочку без крыла, то приклеивал ей бумажное. И старался не ходить по траве, чтоб не вытоптать. Ну, и людям помогал всегда, разумеется.

Егор замолчал, продолжая протирать во лбу дырку для третьего глаза.

– А стихи? – осторожно напомнил Александр.

– Да-да, конечно, – вскинулся поэт, с таким растерянным видом, будто только что проснулся и обнаружил себя на сцене-ракушке посреди незнакомой деревни.

Он откашлялся и вдруг запел. Голос у этого двухметрового существа оказался, как у пятилетней девочки. Говорил-то он обычно, правда, с очень странными интонациями, а пел – будто вообще другой человек.

Конец ознакомительного фрагмента.