– Сегодня у меня был ужасный день, пришлось самому делать всю работу за твоего сына. Когда он мне понадобился, его нигде нельзя было найти. Я страшно устал.

Она стояла ошеломленная, а он потушил ночник и отодвинулся к самому краю широкой двуспальной кровати, подальше, чтобы наказать ее.

С этих пор все переменилось. Роза следила за Огюстом, словно охотник из засады, наблюдала, оценивала, толковала по-своему каждый его шаг, каждое движение и слово. Она почти не видела его, так как он был занят, и это еще больше усиливало ее уверенность в том, что он виноват, но в чем, она еще не могла понять. Не в силах больше сносить эту неопределенность, она отправилась в главную мастерскую.

Роза сделала вид, что пришла случайно, и то, что она там увидела, показалось ей сплошной неразберихой. Никто не обратил на нее внимания, так все были заняты. Она давно не заходила и была поражена, как за это время увеличился объем работ. Куда ни посмотришь– ученики, натурщицы, скульптуры в работе: слепки кистей рук, ног, торсов, голов, фрагменты; статуэтки, маски, целые фигуры, группы, больше в глине и гипсе, а некоторые в терракоте и несколько бронз и мраморов. Но Роза увидела, что «Врата» по-прежнему в центре внимания; огромной глыбой они возвышались над всем, и фигур столько, что и не счесть, Среди натурщиц было много очень привлекательных, и она не знала, на ком остановить взгляд. И тут увидела Огюста: он стоял у подножия «Врат» с двумя помощниками – молодым человеком и молодой женщиной; по его указанию они влезли по лестнице на леса и вносили поправки в фигуру поэта на тимпане «Врат», а он наблюдал.

Роза, затаив обиду – Огюст больше не советовался с ней в отношении работы, – направилась прямо к нему. Опешив, Огюст с минуту смотрел на нее, а потом рассердился.

– Господи, Роза! Пришла шпионить за мной! – Он проводил ее до дверей и приказал больше сюда не показываться. А когда она напомнила, как, бывало, помогала ему в работе – ведь никто так не умел менять влажные тряпки, – он оборвал ее:

– Я в этом больше не нуждаюсь. Если явишься еще хоть раз, я стану запирать двери.

Он унизил ее, но спорить перед посторонними было бы еще унизительней. Оставалось только уйти.

Спустя несколько дней, оказавшись одна с маленьким Огюстом – сын теперь редко бывал дома, говоря, что дома скучно, – она спросила:

– Твой отец интересуется какой-нибудь… другой женщиной? – Тяжело было задавать сыну такой вопрос, но ей нужно знать правду. Неведение – самое ужасное.

Маленький Огюст решил быть деликатным. Он пожал плечами.

– Теперь я точно знаю, что он кем-то увлечен, – сказала Роза с отчаянием, уверившись в своих подозрениях.

– Нет-нет, мама, он стал ценителем красивых женщин, ведь он теперь лепит одни обнаженные модели, но в этой мастерской он только работает.

– В этой? А есть ведь еще только одна. Разве не так, дорогой?

Маленький Огюст молчал. «Сложное положение, – додумал он. – Не хочется причинять матери боль, но отцу так и нужно – всеми командует, настоящий тиран». Он сказал, делая вид, что уступает ей:

– Мэтр не бывает на Университетской по средам и субботам.

Она повторила, не веря своим ушам:

– Ты хочешь сказать – каждую среду и каждую субботу?

– Каждую. И я заметил, – заявил он уже с гордостью, – что одна из учениц тоже каждый раз отсутствует по этим дням. Некая Камилла Клодель. Очень хорошенькая.

– О! – Лицо ее посерело. – И ты знаешь, куда он уходит?

– Только не в мастерскую на бульваре Вожирар. Но ходят слухи, что у него есть еще несколько мастерских, о которых никто не знает.

– Но это же расточительство!

– Мама, пожалуйста, успокойся. – В конце концов одной женщиной меньше, одной больше время от времени, велика важность! Ведь это единственная привилегия художника.

Но Роза не могла успокоиться. И когда в следующее воскресенье Огюст не пришел домой, словно в отместку за ее поведение, она больше не колебалась, твердо решив, что делать.

В субботу, когда Огюст, позавтракав, вышел из дома, Роза незаметно последовала за ним. Она подождала несколько минут на улице перед мастерской у площади Италии, чтобы поймать его на месте преступления, а затем постучала в дверь, приготовившись к бою. Дверь открыла красивая молодая женщина, голова ее была повязана платком, в руках щетка.

Роза была вне себя от ярости. Разве может кто-нибудь лучше ее заботиться об Огюсте? Женщины смотрели друг на друга. Дверь была лишь слегка приоткрыта, и Роза не видела Огюста, но слышала его голос; погруженный в работу, он говорил на свою любимую тему – о готической архитектуре, не подозревая, что кто-то стоит в дверях.

– Никто не понимает меня так, как ты, Камилла, – бормотал он.

Ярость Розы не знала предела. Она перешагнула порог, оттолкнув побледневшую Камиллу.

– Я пришла к мосье с лучшими намерениями, – первая проговорила Камилла.

– Все так говорят, – ответила Роза.

– Это неправда. – Огюст оторвался от работы, – Я мадам Роден, – объявила Роза.

– Роза, не срамись, – сказал Огюст. – Мы не женаты. «Неужели голос его и Камилле кажется таким же неестественным, как ему самому, – подумал он.