Шрифт:
– Ты не благословишь его? – спросила Роза.
– Я дам ему один совет, – ответил Огюст. – Дослужить до какого-нибудь чина и, может, хоть в армии сумеешь сделать карьеру. – И отвернулся, чтобы скрыть свое горькое разочарование.
– Я постараюсь, – сказал маленький Огюст и разразился смехом.
Огюст резко повернулся и уставился на сына.
– Что тебя так забавляет?
– Ты думал, мастерская станет для меня академией. А вот в армии все настоящее – и жизнь и смерть.
– Да, – медленно повторил Огюст, – настоящее. Желаю успеха.
Роза несколько успокоилась. Когда мадемуазель Камилла станет постарше, думала она, разница между ними будет не такой уж земетной. Надо ждать. Да иного выхода и нет.
Пришло время прощаться с сыном, и Роза расплакалась. Огюст долго не мог ее успокоить, и, только когда отец и сын на прощание пожали друг другу руки, это ее немного утешило.
По дороге домой Роза сказала:
– Поверь мне, дорогой, любовь порядочной женщины – драгоценная вещь, на что тебе кокотки?
Огюст резко оборвал ее, решительно заявив:
– Я не желаю больше обсуждать этот вопрос. Роза почувствовала себя плохо, но он не взял у нее свое пальто, которое она несла в руках. Он начал делать набросок маленького Огюста, когда тот махал им на прощание. Нужно было его закончить.
Глава XXXI
1
В лихорадочной деятельности проходили годы. Камилла и Роза с затаенной враждебностью предъявляли свои права на Огюста, но, казалось, каждая теперь знала свое место, а Огюст тем временем ушел в работу. Его завалили таким множеством заказов, что голова шла кругом, но он ни от чего не отказывался. День за днем чертил планы, делал наброски, лепил, делал отливку и заново ее переделывал. Часть времени он неизменно посвящал «Вратам»: Паоло и Франческе, поэту, сидящему в задумчивой позе наверху, любовникам, сплетенным в мучительных объятиях, и отдельным фигурам и головам. Но мысли его были больше поглощены будущими замыслами и заказами. В постоянных поисках новых путей выражения своего таланта он вылепил припавшего к земле умирающего льва, которым мог бы, думал он, гордиться сам Бари. Он переделывал Уголино, пожирающего своих детей, пока не достиг вершины реализма в изображении этого живого трупа. Нетрудно было представить себе, сколько возмущения вызовут трупы детей; и он с мрачным юмором поместил всю группу рядом с мраморной нимфой, лежащей в объятиях возлюбленного.
Но больше всего ему нравился его любовный этюд в белом мраморе – «Вечная весна». Мраморная глыба, на которой полулежали любовники. Утес стал как бы обрамлением фигур, и, махнув рукой на все предрассудки, он принялся за солнечного Адониса, обнимающего сверкающую нимфу, которая обвилась в животрепещущем изгибе вокруг тела своего любовника. В этих исполненных чувственного томления фигурах он воплотил Камиллу и себя.
Однако все это не шло в сравнение с важными государственными заказами, и прежде всего памятниками. Один за другим следовали памятник чилийскому генералу Линчу – первая конная статуя Огюста, сделанная для республики Чили и предназначенная для установки в Сант-Яго [83] ; надгробный памятник французскому художнику-романтику Бастьен-Лепажу, его личному другу, который только что трагически скончался в тридцать шесть лет. Этот памятник был заказан ему городом Дэмвильером, где родился художник, для городского кладбища. Третий – памятник великому французскому пейзажисту семнадцатого века Клоду Лоррену, по заказу города Нанси, предназначенный для его центральной площади; и еще два заказа, которыми Огюст особенно гордился [84] .
83
Макет конной статуи генерала Линча Роден выполнил в 1886 году. Дальнейшая судьба этой работы неизвестна. По-видимому, выполнению памятника помешали политические беспорядки в Чили.
Бастьен-Лепаж, Жюль (1848—1884)-французский живописец-реалист. Фигуру для памятника Бастьен-Лепажу Роден создал в 1887 году. Памятник был отлит в бронзе и установлен на родине художника в 1889 году.
Клод Лоррен, собственно Клод Желле, прозванный Лоррен (1600—1682) – французский живописец и график, крупнейший мастер классицистического пейзажа. Конкурс на его памятник был объявлен городом Нанси в 1883 году. На этом конкурсе был принят макет Родена. Выполненный в гипсе в 1889 году, памятник был поставлен и открыт в 1892 году. В памятниках Клоду Лоррену и Бастьен-Лепажу Роден смело ломает академические нормы. Его решения отличаются большой жизненностью и непосредственностью выражения.
84
Автор неточен. Мысль о постановке памятника Эсташу де Сен Пьеру – первому из граждан Кале, решившемуся отдать жизнь ради спасения родного города, возникла в 1884 году. Один из друзей Родена, живший в Кале, Альфонс Исаак, сообщил об этом Родену и, по-видимому, являлся посредником между ним и мэром города Кале. Роден получил заказ на памятник Эсташу де Сен-Пьеру без всякого конкурса. Он сразу же с увлечением приступил к работе и, перечитав хронику Фруассара, пришел к убеждению, что памятник должен включать фигура всех шести граждан, упомянутых автором хроники. Проект памятника был готов уже в 1885 году и после ряда споров с муниципалитетом Кале в конце концов принят. В 1886 году группа была полностью закончена в гипсе и в 1889 году впервые показана на совместной выставке Родена и Моне в галерее Жоржа Пети. Работа по отливке в бронзе и установке памятника растянулась на много лет. Памятник был открыт лишь в 1895 году.
Первый – памятник Виктору Гюго, заказанный Министерством изящных искусств для Пантеона. Гюго умер 22 мая 1885 года, через два года после Жюльетты Друэ, и был похоронен в Пантеоне, а не рядом с Жюльеттой, как она мечтала; на его пышных похоронах присутствовало два миллиона французов.
Второй заказ, который он считал самым ответственным из всех, был сделан городом Кале. Огюсту, который вышел победителем на конкурсе [85] , было поручено создать памятник в честь героических граждан города Кале, которые в 1347 году добровольно сдались в качестве заложников королю Англии Эдуарду III, решив пожертвовать жизнью, чтобы спасти население осажденного города. Одно из самых драматических событий в истории Франции. После героической защиты города от войск Эдуарда III, длившейся почти год, голод вынудил Кале сдаться. И когда английский король стал угрожать разрушить город до основания и уничтожить всех его жителей, шесть граждан добровольно сдались Эдуарду III; они вышли к нему с веревками на шее и с ключами от города в руках, исполненные решимости пожертвовать собой ради своих сограждан. Эта история потрясла Огюста. «Граждане Кале» стали его любимым детищем. Он принялся за работу с фанатическим рвением.
85
Когда было решено воздвигнуть в Пантеоне монументы великим людям Франции, Роден одним из первых получил заказ на памятник Гюго (похороненного в Пантеоне). Он начал работу в 1889 году и после некоторых поисков пришел к мысли изобразить его на острове Гернси. Работа над памятником затянулась на многие годы, и в ходе ее возник ряд различных решений. В первых проектах Гюго то одетый, то обнаженный был изображен сидящим на скале и властным жестом усмиряющим морскую стихию. Величавый образ поэта, мыслителя, творца в некоторых вариантах дополнялся аллегорическими женскими фигурами – «Трагическая муза», «Внутренний голос», которым внимает поэт. Этот первый вариант, признанный не соответствующим предполагаемому окружению (интерьеру Пантеона), без дополнительных аллегорических фигур был много времени спустя, в 1909 году, установлен в Париже в саду «Пале-Рояля» (ныне в Музее Родена). Еще позже группа, включающая фигуры Гюго, «Трагической музы» и «Внутреннего голоса», была отлита в бронзе по инициативе Парижского муниципалитета и установлена на углу авеню Виктора Гюго и Анри Мартена.
Для Пантеона Родену в 1891 году был заказан новый памятник – фигура стоящего Гюго, венчаемого Славой. Однако, хотя заказ несколько раз возобновлялся вплоть до 1914 года, этот вариант памятника так и не был осуществлен.
2
Буше считал, что Огюст сошел с ума, и это не удивляло Огюста, но, когда к Буше присоединилась Камилла, это ему не понравилось.
Он стоял перед рабочей моделью «Граждан Кале», Буше и Камилла – позади него, и ему хотелось прогнать обоих. Но Буше пришел в эту мастерскую на бульваре Вожирар на Монпарнасе, чтобы помочь, да и на Камиллу жаловаться грех – потрудилась немало.
Была уже полночь. Огюст с Камиллой работали с раннего утра, наспех пообедав куском телятины и супом из капусты, запив все это несколькими глотками:«Контро». Камилла падала от усталости, но Огюст еще не кончил. Словно желая доказать, что они неправы, Огюст в домашних туфлях прохаживался вокруг фигур «Граждан», а Камилла в ожидании приказаний ходила за ним по пятам, как во сне.
Буше повторил:
– Вы сошли с ума, и не только потому, что увеличиваете число фигур, – такой работой вы доведете себя до сердечного приступа.
– Он встает в шесть утра, – прибавила Камилла, – в семь уже в мастерской, и ни одного перерыва, разве что поесть. Работает и при свечах, каждую ночь, как сейчас, а ведь в мастерской так сыро, что если и не будет сердечного приступа, то все равно, того и гляди, простудится насмерть. И руки у него болят. Ревматизм, хотя он и не признается. Вот увидите, заболеет хроническим ревматизмом, как его друг Ренуар, если не будет беречься.
Огюст перестал ходить вокруг скульптуры, их доводы как будто подействовали. Буше продолжал:
– Да и работаете вы как-то странно. Не доводите одну работу до конца и уже принимаетесь за другую. Трудитесь одновременно над многими скульптурами. Неудивительно, что никак не можете закончить монументальные вещи, такие, как «Врата».
– Меня тянет неизведанное, а это отнимает время и силы, – сказал Огюст.
Он чинил стены мастерской, заделывал трещины глиной и тряпьем, чтобы утеплить помещение, но руки все равно коченели.