Поэтому, будучи молодым и спокойным, ничего не потеряв от потрясений в обществе, он ждал так, как, по его мнению, мог позволить себе ждать, пока снова не установится порядок. Ужасы, омывавшие морем грязи и крови его спокойное существование, едва касались его; то, что должно было случиться 12 декабря, впервые наполнило его существо страхом.

Страхом иррациональным, не поддающимся никакому объяснению.

Его главной причиной был пустяк, происшествие настолько незначительное, что, впервые услышав о нем, он выбросил его из головы, как нечто, не имеющее ровно никакого значения.

Один из депутатов Лилля выявил заговор в Департаменте Беарна, назвав несколько имен, до сих пор считавшихся именами добрых друзей Республики. Это не выглядело слишком серьезным, но требовало некоторой деликатности в расследовании. Заместитель начальника соответствующего департамента отсутствовал; до его возвращения, 12 декабря, никаких мер не предпринималось; в этот день Буше, как человек надежный и заслуживающий доверия, должен был доставить все бумаги, касающиеся предполагаемого заговора, к нему домой в Сен-Клу.

Поначалу молодой служащий не придал этому значения, но потом ему стало приятно, поскольку этой миссии придавалось хоть какое-то значение. В тот вечер, за ужином в маленьком кафе на улице Сен-Жермен, он думал об Амброзине, хотя мысли о ней давно уже стали для него запретной темой.

Она была актрисой в театре, дававшем представления в дни террора, — подобном ядовитому цветку, распустившемуся на куче разврата.

Она жила в маленьком домике по дороге в Сен-Клу, на берегу реки, уединенном и скромном на вид месте, хотя саму Амброзину нельзя было назвать ни невинной, ни скромной.

Клод Буше любил ее, и каждый вечер, когда непристойное, разнузданное представление заканчивалось, отвозил ее домой в маленьком желтом кабриолете, принадлежавшем когда-то какой-то светской даме.

Они были вполне счастливы; она, разумеется, любила Клода и, как он считал, была ему верна; у него имелись соперники, и ему льстило, что ему удалось восторжествовать над ними и сделать ее всецело своей, подчинявшейся ему почти во всем; и хотя она была всего лишь дитя сточных канав Сент-Антуана, но, вместе с тем, очаровательна и грациозна, привлекательна своей простотой и пылкостью, которые сохранила, несмотря на многочисленные пороки и обманы.

Ее нельзя было назвать красавицей, но у нее были темно-синие глаза и лилейно-белая кожа, а волосы — чудесными, не тронутыми ни краской, ни пудрой; светлые, густые, пышные, полные естественных извивов; она укладывала их в высокую прическу, такими фантастическими формами, какие только могла себе позволить; при этом часть их неизменно ниспадала на грудь и плечи.

Клод, сидя в кафе, вспоминал эти светлые волосы и то, как они развевались, когда она убегала со сцены, раскрасневшаяся, задыхающаяся, полуобнаженная, после танца, каким забавляла мужчин, заставляя их кровь вскипать.

Он подумал: «Чтобы взять бумаги, мне придется пройти мимо дома, в котором она жила…»

Он одернул себя, но тут же мысленно добавил: «И в котором она умерла…» — Амброзина была убита три года назад.

Как-то зимой она не появилась в театре. Поскольку ей предстояло исполнить новую песенку на злобу дня, в маленький домик у реки был послан вестник.

Он нашел ее в ночном халате, на полу спальни; ее тело было покрыто ранами и синяками. В домике царил беспорядок, все, представлявшее хоть какую-то ценность, исчезло.

Никто ничего не знал: дом стоял уединенно, Амброзина жила одна; старая женщина, выполнявшая домашнюю работу, приходила на несколько часов. Выяснилось, что у Амброзины не имелось ни друзей, ни родственников; никто не знал ее настоящего имени — она была просто бродяжкой из Фобур Сент-Антуана.

В тот вечер Клод пришел к ней; они поссорились пару дней назад, и все это время он держался в стороне.

Она лежала на безвкусных шелках кровати под балдахином; кто-то заботливо укрыл ее покрывалом до подбородка, и ее лицо, покрытое синяками, с немного исказившимися чертами, напоминало лицо обиженного, испуганного ребенка.

Ее волосы были уложены над головой и напоминали пышную подушку; маленькие заостренные черты казались совсем незначительными рядом с этим неизменным великолепием.

Глядя на нее, Клод недоумевал, как он мог когда-то любить ее — существо, начисто лишенное красоты и бесхарактерное; его единственным желанием было забыть ее, потому что сейчас она казалась ему чем-то зловещим.

Он заплатил столько, сколько было нужно, чтобы ее не похоронили, как нищую, и вернулся в Париж, чтобы забыть. Забыть ее было нетрудно; случившаяся с ней трагедия никого не встревожила — слишком много ужасов происходило тогда во Франции. Воры, очевидно, убили ее из-за скудных пожитков; дело так и осталось нераскрытым, поскольку оно никого не заботило. Таких, как она, в Фобур Сент-Антуан было великое множество.