– Ладно, Славик, последний вопрос.

– Давай, – Славик сменил тактику и теперь уже уставился на Линькова, буравя того своим взглядом, словно стараясь, чтоб тот запомнил его лицо, если вдруг попадется на экзамене.

– Откуда у Синицына новый спортивный костюм?

Славик задумался.

– Клянусь, Сашок, не знаю, я сам, когда увидел, прифигел, он же прибедняется, вечерами по комнатам чай пить ходит, график у него даже есть, чтобы шиздюлей не дали за слишком частые визиты. Надо спросить у него.

– А, может, он специально прибедняется так? – спросил Нахимов.

Славик пожал плечами.

Потапов опять сделал недовольное лицо, да и лектора начало что-то смущать в обыкновенно тихой атмосфере аудитории, но Нахимов и сам уже собирался уходить.

Он пошел к выходу, поднимаясь вверх по ступенькам, обернулся и увидел Вику, глядящую на него с первого ряда. Нахимов улыбнулся ей и вышел.

Серые. Да, тут во всякую мистику и инопланетян поверишь, когда такие странности окружают. А у нас не то воспитание. В нашей науке даже какую-нибудь теорему Чебышева о простых числах трактуют как яркое доказательство правильности учения диалектического материализма о связи случайности и необходимости…

У нас нет места мистике и инопланетянам. Нахимов торопливо спустился вниз и покинул Лабораторный корпус. На площадке, отведенной для автомобилей, стояли машины. Многие преподаватели, впрочем, предпочитали передвигаться на электричке, а дальше на метро. Те же, которые жили в Долгопрудном, и вовсе приходили пешком, разве только если не жили на другом конце города.

Возле новенького, кажется, еще даже в масле, спортивного велосипеда, стоящего возле дерева, он заметил профессора Баронова. Раньше, как помнил Нахимов, тот ездил на роскошной белоснежной «Волге». В основном об этом судачили преподаватели в свободное от лекций и семинаров время, но беззлобно, мол, у великих свои причуды, поскольку никто не мог отрицать заслуг почтенного ученого в области физики. Даже если бы он заявился босиком и в футболке, в порванных трениках, и то, любой доцент снял бы с головы невидимую кепку и грянул ею оземь, потому что корпел в молодости Баронов, вставал в четыре часа утра, ловя то драгоценное время, когда напрямую разговариваешь с богами науки.

А сейчас, в уже солидном возрасте, он может спокойненько пожинать плоды усердия, прилежания и терпения. Что, впрочем, профессор явно не собирался делать. Любовь любовью, а наука наукой. Все-таки, именно наука была единственной страстью Баронова, о ней, наверное, он думал даже в самые сладостные секунды соития с юной аспиранткой.

Внезапно профессор повернулся к дверям лабораторного корпуса и уставил взгляд черных, глубоко посаженных глаз на Нахимова. Тот замер, как кролик перед удавом. Между тем Баронов вовсе не походил на удава, поскольку рост имел невеликий, а телосложение слегка раздутое. Голову его украшал огромный лоб, к запотевшей поверхности которого прилипли редкие прядки изрядно поседевших волос. Нос также был крупный, а вот тонкие губы выдавали щепетильность и педантичность их обладателя. Мужественность интеллигентному облику придавал неожиданно квадратный волевой подбородок, объясняющий успехи профессора на нелегком поприще науки.

Площадка перед Лабораторным корпусом, как всегда в это время, оказалась заставлена немногочисленными преподавательскими «Жигулями» да «Москвичами», но людей было мало, только вдоль Главного корпуса шел преподаватель с толстым портфелем в руке. Нахимов узнал сына Никольского, автора знаменитого учебника по математическому анализу. По словам студентов, очень хорошим человеком вырос, что значит правильное воспитание! И больше никого. Лишь в колокольном, синем небе парили птицы, высматривая что-то в притихшем городе.

– Молодой человек, подойдите-ка сюда, – властно произнес Баронов, и Нахимов покорно поплелся к нему.

Профессор смерил его ястребиным взглядом сверху до низу, задержался на крестообразном паучке пластыря, украшавшего голову студента.

– Вы ведь с первого курса?

– С первого.

– Как вас зовут?

– Александр Нахимов.

– На лицо вас помню, зачет принимал у вашей группы, а вот фамилию забыл. Почему же не на лекции? – Похоже, о промахе Линькова слышал даже далекий от мелких склок Баронов. – Не вас ли видел я сегодня рано утром на Первомайской? Или обознался? – чеканным голосом лектора допрашивал Баронов.

– Меня, – выдохнул, словно пойманный с поличным, Нахимов.

– И…? – профессор замолчал, ожидая дальнейших объяснений, и в его глазах Александр не прочитал никакой враждебности или угрозы, а наоборот, сурового доктора наук, действительно, всерьез заинтересовало, почему студент вместо того, чтобы пребывать на важной для его будущей жизни лекции шляется, как парижский Гаврош, бездельничая, по улицам.

– Я сейчас не могу быть на лекции, у меня неотложные дела.

Баронов нарочито широко открыл рот и выпучил глаза, словно демонстрируя свое безмерное удивление, что у студента могут быть более неотложные дела, чем присутствие на лекции.

– Молодой человек, сейчас вас должны интересовать только лекции и семинары. Посмотрите на эти простые здания, они ничем не отличаются от тысячи других, – такие же кирпичи, окна, кое-где обвалившаяся штукатурка. Не это делает физтех физтехом, а те люди, которые сюда приходят и делятся с вами знаниями. Понимаете, учебный процесс построен по принципу пирамиды, если не заложите основание, то до вершины рискуете и вовсе не добраться, а съехать со скользких граней легче легкого. У воина-самурая главное оружие – меч, он всегда держит его наточенным, а у ученого оружие – мозги, они тоже должны быть всегда острыми и готовыми к бою, нельзя атрофировать то, чем вас наградила природа.