Душная, безлуннаянаступила ночь.Все о сыне думала,а сказали: «Дочь».Хорошо мечтаетсяв белизне палат…Голубые лампочкиу дверей горят.Ветер стукнул форточкой,кисею струя.Здравствуй, милый сверточек,доченька моя!Все такое синее,на столе – цветы.Думала о сыне я,а родилась – ты.Ты прости, непрошеныйежик сонный мой.Я тебя, хорошую,отвезу домой.Для тебя на коврикевышита коза,у тебя, наверное,синие глаза…Ну… а если серые –маме все равно.…Утро твое первоесмотрится в окно.
II
Мне с каждым днем милее ты:все тверже взгляд, все звонче лепет.Как будто новые чертырука невидимая лепит.Ночник… И тени на стене…Мне часто по ночам не спится,вот шевельнулись в полуснетвои спокойные ресницы.Ты просыпаешься. И где бя ни была, зовешь в испуге.И пух волос твоих нелеп,как у нахохленной пичуги.И так похожи на цветырумянец щек, и мягкость лапок,и пухлость губ, и милый запахребячьей сонной теплоты.
III
Ты счета не ведешь годам,встречая только третье лето.Твоих мгновений чередатуманом солнечным одета.Уколы маленьких обидтебя еще не могут ранить,и огорчений не храниттвоя ребяческая память.И, милой резвости полна, –как знать ребенку тяжесть ноши?ты слово новое – «война» –лепечешь, хлопая в ладоши.
IV
Вагон бросало и качало.Молчали все. А вечер гас.И каждый знал: еще начало,еще неясный первый час.Казалось мне: за далью алойгремят грядущие бои…Но как бессильно я сжималаручонки пыльные твои!А после ночь. Без искры светасвершался необычный путь.Скажи, ответь – ты помнишь это?И если помнишь – позабудь.Живи, цветам и песням рада,смеясь, горюя и любя,а помнить этого не надо:я буду помнить за тебя.
V
Тревога. Грусть. Приходит почтальон –ни весточки о милом человеке…А городок метелью занесендо самых крыш. И, кажется, навеки.Наш новый дом в сугробах под горой,к нему бежит петлистая дорожка,в нем есть окно за ледяной корой,печурка есть, горячая картошка.Есть девочка. Зеленые глаза,лукавый рот и бантик цвета мака.Есть девочка. При ней нельзя заплакать,при ней нельзя о горьком рассказать.Она поймет. С недетской теплотойладошки мягкие ко мне на плечи лягут…Нельзя при ней, при маленькой такой, –ей рано знать печаль житейских тягот.Я напишу ей буквы на листе,я нарисую зайчика в тетради.И засмеюсь – ее улыбки ради.Я буду плакать после, в темноте…
VI
Суровый год. В траве чернеют щели,но дни июня ветрено свежи.Опять шумят разлапистые ели,и чертят небо легкие стрижи.Орлы сидят за ржавою решеткой,полуприкрыв окаменелый взгляд.Кричит павлин, барсук ютится кроткийсреди смешных мохнатых медвежат.Иду с тобой по парку не спеша я,над нами листьев солнечная дрожь…Когда-нибудь ты вырастешь большаяи эти строки снова перечтешь.Как взмах крыла, как искра в синем дыме,они опять пересекут твой путь.Они тебе покажутся простыми,далекими, наивными чуть-чуть.И все-таки ты радостно и милолукавый свой на миг потупишь взгляд, –совсем как та, которая ходилапо воскресеньям с мамой в зоосад.
VII
А круг все ширится. В него вовлеченыприрода, люди, города и войны.Теперь ей книжки пестрые нужны,упав, она не говорит, что больно.Не любит слово скучное «нельзя»,все льнет ко мне, работать мне мешая.Как выросла! Совсем, совсем большая, –мы с ней теперь хорошие друзья.Она со мною слушает салюты,передвигает красные флажкии, Прут найдя на карте в полминуты,обводит пальцем ниточку реки.Понятлива, пытлива и упряма.На многое ответы ей нужны.Она меня спросила как-то: «Мама,а было так, что не было войны?»Да. Было так. И будет, будет снова.Как хорошо тогда нам станет жить!Ты первое услышанное словоеще успеешь в жизни позабыть.
Хирург
Н.Л. Чистякову
Порой он был ворчливым оттого,что полшага до старости осталось.Что, верно, часто мучила егонелегкая военная усталость.Но молодой и беспокойный жарего хранил от мыслей одиноких –он столько жизней бережно держалв своих ладонях, умных и широких.И не один, на белый стол ложась,когда терпеть и покоряться надо,узнал почти божественную властьспокойных рук и греющего взгляда.Вдыхал эфир, слабел и, наконец,спеша в лицо неясное вглядеться,припоминал, что, кажется, отецсмотрел вот так когда-то в раннем детстве.А тот и в самом деле был отцоми не однажды с жадностью бессоннойискал и ждал похожего лицомв молочном свете операционной.Своей тоски ничем не выдал он,никто не знает, как случилось это, –в какое утро был он извещено смерти сына под Одессой где-то…Не в то ли утро, с ветром и пургой,когда, немного бледный и усталый,он паренька с раздробленной ногойсынком назвал, совсем не по уставу.
