– А если я все-таки рискну?
– спросил он и сразу же понял, что это прозвучало легкомысленно.

Кафка улыбнулся еще шире. Не переставая улыбаться, он покачал головой, будто в шутку сокрушаясь от того, что ему попался настолько непонятливый клиент.

– Обожаю эту работу!
– заметил он, вскакивая из-за стола.
– Пойдемте-ка, я вам кое-что покажу.

И показал.

* * *

Снова был коридор - никуда не ведущий до тех пор, пока будто по заказу подсознания не возник очередной тупик. В тупике была дверь - еще один клапан в котле безысходности. Кафка последовательно открыл три замка и налег на тяжелую створку.

– Наша психушка, - объяснил он.
– Вот и первый сюрприз. Держу пари, вы не ожидали увидеть здесь ничего подобного.

Да, Бут не ожидал. О стерильности речи уже не было. Особенно он не ожидал увидеть тут клетку, похожую на медвежью, от которой за десяток шагов несло кровью, калом и мочой. Вначале Бут даже не заметил обитателя ближайшей камеры или, если угодно, палаты - и не мудрено: в глаза первым делом бросались стены, сплошь покрытые коричневыми письменами. Поверх старых, высохших надписей шли новые - вот откуда брался один из компонентов будоражащего запаха!
– и уже нельзя было разобрать ни единого слова этой мрачной абракадабры, однако почти голый человек со спутанной бородой, стоявший в глубине камеры, продолжал с маниакальным упорством водить по стене пальцем, макая его в собственную кровь.

<<Сколько раз он вскрывал себе вены ЗУБАМИ?>>– подумал Бут и поморщился. Из того, что он увидел, следовал по крайней мере один вывод. Есть плохие места. Есть очень плохие места. Но как назвать место, где даже нельзя покончить с собой?

– Тут мы держим неизлечимых, - продолжал Кафка бодрым и невозмутимым тоном гида, знакомящего новичка с местными достопримечательностями.
– Тяжелый случай. Хорошо, что хотя бы редкий. Не больше одного на тысячу.

Бут вздрогнул. Глаза подсказывали ему другое. Он видел ровные ряды клеток по обе стороны прохода, которые уходили в бесконечность и растворялись в темноте. Оттуда доносились стоны, чавканье, всхлипы... и непрерывный тихий шорох, заменявший тут скрип перьев и дробь клавиатуры.

– Теперь предлагаю заглянуть в нашу тюрьму.
– Кафка был сама любезность.
– Вы познакомитесь с системой исправления небезнадежных. У них хорошие перспективы.

– Не надо, - сказал Бут.
– Я все понял.

– Ну, дорогой мой, на это даже я не претендую, - заметил Кафка скромно.
– Впрочем, мне все равно. Тогда давайте покончим с этим. Вы предупреждены.

С видом человека, до конца исполнившего свой долг, он запер дверь психушки и направился к себе.

Бут постоял, раздумывая, куда еще может завести его больное воображение. Больное, именно так. Он галлюцинирует под воздействием некоего препарата. Пусть даже он свихнулся. Но и психи не живут вечно, вот что утешает.

Он зашагал по коридору, воображая себя угодившим в изощренную ловушку восприятия и изобретая различные способы самоидентификации. Все они были несовершенны. Бут столкнулся с невозможностью преодоления субъективизма. Один раз он едва удержался от того, чтобы проверить, есть ли у него кровь. А если есть, то что это: сгустившаяся субстанция призрака - неощутимая и неистощимая - или шестилитровый запас топлива, которое он сбросит, как самолет, совершающий аварийную посадку...

В конце коридора возник фрагмент городского пейзажа: безликая улица, затянутая то ли смогом, то ли туманом, фонарные столбы, грязные стены домов - все ужасающе хрупкое, словно сделанное из дымчатого стекла. Хрупкое, если смотреть с высокого холма смерти.

Это был город его юности, затерянный где-то в осадочной породе времени, мертвый отпечаток, подернутый к тому же пеленой забвения. Город казался размытым - ровно настолько, насколько были неопределенными воспоминания самого Бута. Детали, которых он не помнил, послушно исчезли, а то, что прочно засело в памяти, приобрело гротескный вид. В общем, это был очень странный город.

Бут бродил в тумане, поглощавшем эхо, - туман был живым и питался звуками. Бут многократно возвращался в одно и то же место; пройденные улицы тянулись перед ним снова и снова - так убитое в иной жизни время воплощалось в проштампованном мутными образами пространстве; повторение было спроецировано на плоскость; череда серых и скучных событий обернулась самокопирующимся лабиринтом.

Потуги Бута что-либо изменить закончились тем, что он наконец разглядел в тумане вывеску бара. Рядом находился сквер: голые, будто хрустальные, деревья казались мертвее трещин в разбитом зеркале, и даже больное воображение было не в состоянии их оживить. У входа в сквер торчал памятник: мужчина с длинными волосами и длинным носом уставился во мглу своими незрячими каменными бельмами.

Бар назывался <<Утешение>>. Но вряд ли возможно обрести утешение на самом полюсе одиночества...

Бут распахнул дверь и вошел. Заведение выглядело бы покинутым и заброшенным, если бы не бармен за стойкой. Он как раз наливал себе очередной стаканчик. Судя по количеству пустых бутылок, выстроившихся тут же, он мог пить бесконечно, пребывая в одной и той же стадии опьянения. Между полками, находившимися у него за спиной, был укреплен скелет огромной рыбы.

Бармен сосредоточенно уставился на потемневшую картину, висевшую на противоположной стене узкого помещения. От двери Бут не разглядел, кто изображен на холсте. Пьяный что-то бормотал себе под нос, то ли силясь вспомнить, то ли затверживая наизусть. Когда Бут робкими неслышными шагами приблизился к стойке, он разобрал слова:

– <<...Все началось с появления в городе этого мрачного человека в просторном плаще багрового цвета, подбитом коричневым мехом, и всем нашим сразу стало ясно, чем хорош такой плащ...>> Не помните, как там дальше?
– неожиданно обратился бармен к Буту.