Шрифт:
Конечно, она сначала много кричит и только потом, когда срывает голос, дает вставить мне пару слов. Приходится каяться, что я — нерадивая дочь.
Мы болтаем обо всем, но в основном о вещах, которые я не хочу обсуждать глубже, чем поверхностно: погода хорошая, руки-ноги целы, Костя — хороший, лыжи ездили без проблем.
Я не знаю почему, но с тех пор, как расстроилась наша с Миллером свадьба, я стала отдаляться от всего, что было связано с той моей жизнью. И даже от родителей, которых люблю всем сердцем и продолжаю корить себя за то, что не стала великим ученым, чтобы придумать эликсир бессмертия.
Обещаю завтра взять телефон с собой и снять ей пару видео своих спусков.
Обещаю, больше не быть такой невнимательной.
Обещаю быть осторожной.
Желаю спокойной ночи и выключаю связь.
Есть еще пара сообщений от Юлианы — на них отвечу завтра: мы не из тех подруг, которые отсутствие немедленного ответа считают за разрыв дружбы.
И сообщение от Бармаглота.
«Марина знает о нас — я сказал, чтобы не было недвусмысленностей. Хотел обсудить это»
Она так дорога вам, что вы, Марк Игоревич, испугались, что правда может всплыть наружу в неугодном для вас свете?
Я проглатываю желание тут же настроить ему это же в ответ.
Это просто злость на себя за то, что до сих пор немного злюсь на всю эту ситуацию.
Может, все-таки стоит уехать?
Я валяюсь в кровати до поздней ночи. Перебираю кучу спутниковых каналов, но не могу заставить себя сосредоточиться хоть на чем-то. Просто позволяю обрывочной информации и картинкам заполнить мою голову максимально полно, чтобы в ней не осталось места мыслям о том, куда это Его Злое Величество повез свою королевишну.
Я ревную — мне не стыдно это признать. Здесь, в сумерках души, только я — было бы смешно стесняться самой себя.
Эта ситуация душит меня, словно удавка.
И в конце концов, чтобы не сойти с ума, я потихоньку выбираюсь из номера, чтобы спуститься в ночной бар. Возможно, коктейль с каплей алкоголя…
Я останавливаюсь в дверях, потому что за стойкой сидит знакомая мне крепкая мужская фигура.
Мне все-таки стоит уехать.
Пока эти встречи не кончились чем-то плохим и непоправимым.
Но сбегать уже поздно, потому что он, как намагниченный, поворачивает голову в мою сторону. Замечает. Салютует мне бокалом, на дне которого плещется прозрачная жидкость с парой кубиков льда и горстью листьев мяты.
Если уйду — это будет слишком очевидное бегство.
Как раньше, когда я дразнила его и думала, что это совсем ничего не значит.
Поэтому, набравшись смелости, иду к стойке и вскарабкиваюсь на высокий барный стул, радуясь, что они хотя бы стоят не «в обнимку».
Кроме нас в баре занят всего один стол — и там, судя по обстановке, проводит время парочка молодоженов. Ну или вроде того.
Господи. Дай мне терпения выпить проклятый коктейль и не упасть в грязь лицом, и я клянусь, что закажу билет домой первым же рейсом.
Глава сто седьмая: Сумасшедшая
— Правда собираешься пить это? — первым нарушает молчание Бармаглот, когда заказываю официанту «Текилу Санрайз».
— Что тебя удивляет? — смотрю на мраморную стойку с видом человека, увлеченно ищущего истину в черно-белых разводах.
— Слишком крепко для тебя.
Я молчу, чтобы не сказать, что уже давно достигла возраста, когда мне можно пить спиртное без разрешения. Хоть льстит, что у меня до сих пор иногда просят показать документы, чтобы убедиться, что мне уже можно употреблять спиртное.
На самом деле, я бы взяла что-то помягче, но если срочно не волью в себя порцию «расслабляющего» — точно позорно сбегу.
Официант ставит бокал, и я с жадностью делаю первый глоток.
Действительно крепко, так что, когда морщусь и подавляю оскомину, Бармаглот выразительно хмыкает.
— Разве ты не должна быть сейчас в постели и наслаждаться крепким сном? — его следующий вопрос.
— Разве ты не должен быть сейчас в постели и наслаждаться Мариной? — мой на него ответ.
Все же, как бы я не пыталась оттянуть этот момент — он случается.
Нам приходится посмотреть друг на друга. Вот так — на расстоянии чуть больше, чем касание вытянутой рукой. Без надежного укрытия наших «вторых половинок». В сопровождении алкоголя и легкого джаза, от которого густеют кровь и мысли.