Танян пытается что-то сказать, но я останавливаю ее, отрицательно качая головой.

— Заеду завтра — поговорю с твоим врачом.

— Что? — не понимает Танян.

Я уже стою внизу лестницы, но все-таки задерживаюсь и поворачиваюсь для ответа.

— Думаешь, Андрей сюда заявится? Хочешь перед ним хвостом покрутить? — Ее снова несет куда-то не туда, но распаляться и тратить на это свои нервы, пожалуй, точно не стоит.

— Хочу поговорить с педиатром, который принимал малышку — у ребенка маленький вес, ей наверняка нужны какие-то особенные условия и уход. Точно не в этом месте.

— Это — мой ребенок! Не лезь к нам! — Она краснеет от бешенства. Странно и неприятно смотреть, как по перекошенному от бессильной злобы лицу текут слезы. — Тебя кто-то просил?!

— Нет, — спокойно отвечаю ей. — Но, если у малышки нет отца и почти нет матери, кто-то должен подумать о ее здоровье и благополучии. Просто потому, что может и хочет это сделать. А что будет с тобой, мне, если совсем честно, вообще насрать.

Грубо, да. Но за год в этом бизнесе и мире людей, которым все равно, чья ты дочь и что еще «зеленая» и на тебе легко можно нагреть руки, учишься понимать, что вежливость, как и любовь, нужно давать лишь тем, кто этого действительно заслуживает.

Точно не бывшим подругам, не уважающим себя настолько, чтобы превратиться в такое…

— Он все время меня твоим именем называет! — снова вдогонку орет Танян. — Чтоб ты…

Я не слышу, потому что уже выхожу за дверь и иду на пост дежурной медсестры.

— Кто-то приносит ей сигареты. Думаю, это запрещено?

Видимо, пока я общалась со своим прошлым, она успела пересчитать сумму моей «благодарности за хлопоты» и явно не собирается шипеть. Улыбается почти заискивающе.

— Это, конечно же, запрещено, — уверяет с видом человека, который знает правила назубок.

— Пожалуйста, если вам не сложно, проследите за тем, чтобы этой роженице больше ничего не передавали. Хотя бы до завтрашнего дня.

— Обязательно, — энергично и усердно кивает медсестра.

— Я могу поговорить с врачом, который наблюдает новорожденную?

Через минуту она протягивает мне листок с именем и фамилией врача, часами посещения и даже его личным номером. Я говорю, что заеду завтра к часу и, если это возможно, прошу передать мою просьбу встретиться с ним.

Ребенок не виноват в том, что его родители — моральные уроды.

Самолет задерживают, и я нервно хожу по залу ожидания, то и дело мысленно давая себе по рукам, чтобы не гуглить новости и не накручивать себя всякими ужасами.

Бармаглот не писал, что вылетает позже, но, может, что-то случилось?

Рядом так же нервно топчется женщина в возрасте и, когда мы понимающе переглядываемся, говорит, что ждет дочь и тоже очень беспокоится.

— Я… — Запинаюсь.

Нужно хотя бы из вежливости ответить, кто должен прилететь ко мне, но я даже не знаю, как это сформулировать. Мой мужчина? Мой молодой человек? Мой взрослый «молодой человек» — это очень даже ничего, но все равно не то.

Мой любимый?

Да, конечно — уже давно так и так всегда будет.

— Я мужа жду, — наконец, нахожу подходящее слово. — Вы не знаете, из-за чего может быть…

Но вопрос теряет свою актуальность, потому что самолет уже приземляется.

Я что есть силы сжимаю пальцы вокруг термокружки в смешном вязаном чехле.

Бармаглотище точно отпустит пару колких шуток по этому поводу, но что поделать, если я хочу привезти своему мужчине его любимый горячий чай не в суровой стальной кружке, а в милоте персикового цвета с приклеенными глазами и кроличьими ушами?

Бармаглот идет где-то почти в самом конце вереницы пассажиров.

С сумкой на плече, в деловом костюме, но, традиционно, без галстука.

Наверное, спал в самолете, потому что прикрывает зевок кулаком и пытается пригладить растрепанные волосы.

Но все равно идет уверенно, пружинистым шагом.

Такой… черт, слишком тяжеловес, чтобы не обращать на него внимания и не пускать слюни. Краем глаза замечаю, что какая-то молоденькая девчонка — явно даже младше меня — пытается щелкнуть его телефоном, очень неумело маскируя это под селфи. А когда замечает мой выразительный взгляд, тут же прячет телефон в сумку, густо краснея.

Бармаглотище прет ко мне, как ледокол — через вековые льды Севера.

Бросает сумку на пол.

Обнимает крепко — до хруста позвоночника.