— Да что ты знаешь обо мне! — срывая глотку, прокуренным голосом орет она. — Я люблю его, понимаешь?! Света белого без него не вижу!

— Любовь должна делать человека лучше, сильнее и увереннее. Когда мужчина любит — женщине не нужно превращать свои губы в филиал геморройной жопы, потому что она уверена, что ее любят хоть больную, хоть кривую, хоть заплаканную, хоть с отросшими корнями, сединой и морщинами.

По ее глазам вижу, что собирается полить меня очередной щедрой порцией своей «настоящей правды жизни», но наркоманов нельзя жалеть.

Их нужно бить по роже, пока не дойдет.

Что я и делаю, шагнув к Танян и залепив ей звонкую отрезвляющую пощечину, от которой гудит ладонь.

Она ошалело таращится на меня, но я влепляю ей еще раз, теперь уже по другой щеке.

Для равновесия.

Еще и еще, пока в затуманенных злобой глазах не появляется проблеск разума.

— У тебя есть дочь, Таня, — говорю максимально спокойно и жестко. — И либо ты станешь хорошей матерью, либо превратишь в дно, которое рано или поздно бухое и на хер никому не нужное замерзнет где-то под забором. Поверь, Андрей будет последним человеком на земле, который вспомнит о тебе с грустью. Потому что если мужчине нужна женщина — он, в конечном итоге, завяжет яйца узелком, откажется от траха всех остальных баб и будет с той, которая для него — номер один. И хватит винить весь мир в своих бедах: если в жизни женщины есть мужик, который довел ее до такого состояния — это целиком и полностью ее вина. Потому что всегда есть выбор — быть с человеком, который вытирает о тебя ноги, или уйти от него и остаться собой.

Она обессиленно садится на кровать.

Закрывает ладонями красное от моих пощечин лицо и громко, как-то по-звериному отчаянно воет, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Бери себя в руки, Таня. — Не пытаюсь ее успокоить. Это было бы чистым лицемерием с моей стороны. Мне не жаль ее в том смысле, в котором жаль близких и дорогих людей. Мне скорее горько за всех женщин, которые вот так же скатываются вниз, всю жизнь целуя в задницу кусок дерьма с членом и яйцами. — И дай девочке имя.

Это все, что я могу для нее сделать.

И надеюсь, этого будет достаточно, иначе маленькую ни в чем не повинную девочку ждет незавидная судьба.

Хотя, впрочем, побуду злой «доброй» феей-крестной еще раз.

Оторву яйца Андрейке.

Прежде чем выйти разбираться с Мартыновым, захожу к врачу, который принимал роды и следит за состоянием малышки. Обычный мужчина средних лет, достаточно помятый, как на мой взгляд, и это — еще до полудня, но весьма приветливый и явно любитель поговорить. Так же, как и медсестра, сразу схватывает, что я пришла договариваться, поэтому долго не юлит и сразу выкладывает карты на стол: рассказывает, что ребенок родился без патологий, но недобирает вес, что грудного вскармливания не будет по понятным причинам, что девочке, конечно же, было бы лучше если бы было вот то, то и это.

Я слушаю, киваю, уже зная, чем закончится этот монолог.

— Совершенно с вами согласна, — говорю, как только образуется первая паузу. — Поэтому мама и ребенок переедут в другую больницу. Я навела справки — есть несколько подходящих медицинских центров, где о них позаботятся.

Мужчина выглядит озадаченным.

— Надеюсь, вы понимаете, что они не могут находится… здесь, — обвожу взглядом немного потрепанный кабинет, но куда более прилично выглядящий, чем палаты. — Не примите на свой счет — я прекрасно понимаю, что государство так себе заботится о своем имуществе.

Его возражения перекрываю вежливой просьбой подготовить все документы на выписку и маленьким «презентом», который без стыда кладу прямо на стол в открытке.

Пришлось научиться решать вопросы «не красиво, но быстро».

Когда выхожу, взглядом ищу кофейный автомат — кажется, здесь был такой.

Кофе из него — паршивый, но утром я толком не сделала и глотка, а после всех этих разговоров мне не помешает немного «взбодриться». Даже поганый кофе справится с этой задачей.

Я нарочно не кладу сахар, хоть несладкий кофе, на мой личный вкус, это одна горькота.

Но сейчас именно это и нужно.

Прежде чем пройти последний разговор, который — можно не сомневаться — приятным не будет.

По коридору иду медленно, глотая невкусную, но крепко бьющую по мозгам лабуду.

Нарочно притормаживаю у самого выхода.

Мартынов никуда не денется — будет ждать хоть до второго пришествия.

И пусть ждет.

Я честно, ради себя, пытаюсь понять, что именно почувствовала в тот момент, когда увидела мужчину, в иллюзорной любви к которому провела немало месяцев. По которому даже лила слезы, которого представляла своим спутником на всю жизнь.

Пытаюсь вспомнить те чувства… и ничего.

Вообще.

Так что, когда выхожу на улицу и иду к нему, стоящему внизу крыльца с таким же стаканчиком кофе, что и у меня, улыбаюсь от души.

Не ему, самой собой — огромному облегчению внутри себя.

Андрей резво поворачивается, когда слышит шаги. Еще пара метров между нами, а он уже пристально изучает меня сверху-вниз и снизу-вверх, сканируя взглядом, будто штрих-код. Что он там пытается высмотреть? Чувства к нему?

Нарочно чуть-чуть замедляю шаг, даю ему в полной мере «насладиться» зрелищем моего тотального и абсолютного безразличия.