Ведьмин голос заставил ее встрепенуться.

– Он особенный.

Миранда повернулась и увидела в проеме старуху в тонком, чайного цвета халате.

– Но не для пастора, – сказала Миранда.

– Да, не для него.

– А мать, она?..

– Умерла.

Миранда сглотнула ком в горле и снова посмотрела на дитя в миске.

– Хирам? – Она почувствовала, как горячие слезы заструились по ее щекам. – Он?..

Миранда услышала скрип половиц и повернулась, ожидая увидеть, что старуха подходит, чтобы ее утешить, поддержать, обнять, прижать ее щекой к своей груди, но вместо этого увидела лишь, как старая ведьма затворила дверь спальни и отступила. Щеколда звякнула громко и бесповоротно, будто само прошлое закрылось навсегда.

Миранда поставила последний кукурузный початок в миску и сняла с него зерна.

Искра подалась вперед, сидя на краю своего кресла. Коснулась поясницы, напряглась. Рука у нее дрожала.

– Баба? – обеспокоилась Миранда.

Искра покачала головой:

– Я просто старая, на хер.

Миранда нашла в шелухе жирного черного червячка, который цеплялся за еще зеленые листья. Затем выдернула его грязными ногтями.

– Удачи, – пожелала старуха, беря из корзины очередной початок. – Иди порыбачь на него, может, что и поймаешь.

Миранда положила червяка в нагрудный карман своей ковбойской рубашки – та когда-то принадлежала Хираму, края манжет и подола уже истерлись. Она ощущала крошечное создание сквозь ткань, оно было легкое, как желудь. Миранда приложила лезвие к кончику початка, придавив большим пальцем, и провела ножом вдоль ствола. «Шелуха, початок, пища и достаток». Этой поговорке ее научила Искра. Миранда присмотрелась к кукурузе у себя в руках. Она слишком усердствовала с рыльцами, и ее руки пропитались соком от лопнувших зерен. Вдруг яркий полдень показался ей не таким ярким, а леса вдалеке – близкими и опасными.

Она подумала, как ни странно, о Куке. О пистолете, который он ей дал. И который лежал теперь, запертый в старом ящике, где ее отец когда-то хранил снасти.

– Все меняется, на реке? – спросила Искра тихо.

Вот она, странная, невероятная старухина способность чувствовать, о чем думает Миранда, будто существовала невидимая паутина, позволявшая улавливать ее настроение. «Пора уже к этому привыкнуть», – подумала она про себя.

– Возможно, – ответила Миранда вслух.

– Все везде меняется, – сказала Искра, занимаясь кукурузой обеими руками, но сама глядя за перила крыльца, на поросший кудзу холм и линию деревьев за ним.

– Меняется? Что именно?

Искра подняла свою банку с пола и плюнула. Затем обратила темные глаза на Миранду.

– Мальчик говорит, что слышит звуки по ночам. – Она кивнула в сторону, где косматые березы отбрасывали длинные послеполуденные тени, а лес за ними был темный и густой. – Треск и гул среди деревьев. Будто по лесу великан бродит.

Миранда сглотнула, и у нее внутри что-то зашевелилось – отголосок то ли старого кошмара, то ли воспоминания. Широкий илистый берег на краю озера, где упавшие стволы качались, будто гробы, а шипастая стена защищала некое темное место, где она нашла живого младенца, которого вовсе не должно было существовать. И той же сырой, путаной ночью – тяжелые шаги.

– Я тоже их слышу, – сказала Искра, и в уголках ее впалого рта вдруг возникла улыбка, что за все годы знакомства со старухой Миранда видела лишь считаные разы. Как однажды в Воскресном доме, в ночь, когда родился Малёк. То была улыбка женщины, у которой имелись секреты. Женщины, которая не была ничьей Бабой, которая никогда не кормила Миранду щами с ложечки, если та болела, и не пекла теплый и мягкий хлеб.

– Кое-что просыпается, – сказала ведьма. – Там.

Цикады гудели так, словно по самой земле проходил ток.

– Лешачиха, – вымолвила Искра.

Лешачиха. Слово, казавшееся Миранде похожим на резкий, пронизывающий до костей озноб, от которого она просыпалась, на яд водяного щитомордника, что струился у нее в венах. То, что древний народ, к которому принадлежала старуха, называл духом леса, хотя здесь не было ни Дедушки Охотника, ни Дядюшки Древа, а была только королева, сказала ведьма, ибо ни в одном языке нет такого слова, которое означало бы эту безымянную силу. Имя, на которое Искра всегда ссылалась, когда одиннадцатилетняя Миранда задавала сложные вопросы типа: «Что случилось той ночью? Что произошло с моим отцом?» Поначалу с хитрой улыбкой, похожей на изгиб ног умирающего паука, а потом: «Иди лешачиху спроси, Мышка, если увидишь когда-нибудь, что она бродит по лесу».

Ответ Миранды был: «Спрошу».

Она глянула на деревья, с их густыми тенями и поющими в разгар дня насекомыми. Над ними шелестели колокольчики из полых птичьих костей.

Ложка, как увидела Миранда, была пуста. Мухи улетели.

Она положила полуочищенный початок обратно в миску и вытерла руки о джинсы.

– Пойду за ним, – сказала она. Она взяла колчан, стоявший рядом с дверью, и застегнула его кожаный ремешок поперек груди. Подняла лук и просунула в него голову, после чего направилась по тропинке за лачугой, последовав за братом вверх по склону, мимо бани, мимо сарая Малька, мимо козьего загона – в лес.