– Я тоже был солдатом, рядовой Зиверс.

– Значит, уже забыли, каково это… Чувствовать себя тем, что не глядя бросают под ноги. Бесправной мошкой, которая живет один день ради того, чтобы другие жили год. Знаете, как я умер?

– Нет.

– Нас подняли в наступление. Прямиком на французские пулеметы. Они били прямо в лицо, настоящий свинцовый шквал… На моих глазах пуля оторвала одному парню голову вместе с каской. Мы были в третьей волне. От первых двух не осталось ничего, только втоптанные в грязь серые свертки, из которых торчали изломанные конечности. Я видел чьи-то сапоги, которые спокойно стояли посреди этого ада. Снаряд ударной волной просто вышиб их владельца. Из воронок доносился даже не стон, а самый настоящий рев. Раненые скатываются туда и ждут помощи, пытаясь ремнями перевязать обрубки рук и ног, истекая кровью и бессильно царапая пальцами землю. И эти пулеметы… Как страшно они бьют. Точно кто-то заколачивает стальные гвозди, не разбирая куда: в головы, животы, лица… Это не капиталисты там бьются, хоть французские листовки и кричат, что мы бьемся за тех, кто жиреет в тылу за нашей спиной. Это люди, господин унтер-офицер. Много живых людей. Одни люди регулируют панорамы орудий и кричат: «Огонь!», отправляя на наши головы кипящую сталь, превращающую человека в искромсанную тушу вроде тех, что висят на скотобойне. Другие кидают гранаты, которые впиваются в кишки и вытряхивают их. Люди поднимают друг друга на штыки так, что хрустят кости. И проламывают друг другу черепа топорами. И заливают поля ядовитым газом, после которого траншеи полны посиневшими раздувшимися трупами. И крушат себе подобных танковыми гусеницами, превращающими человека в еще шевелящийся кисель…

– Прекратите! – приказал Дирк. – Я видел не меньше вашего, Зиверс!

– В какой-то момент я просто не смог идти в атаку. Меня била дрожь, такая, что даже гранаты в руках не удержать. Я просто свалился, как дохлая кляча. И не мог подняться. Что-то сломалось внутри меня, что-то важное. Я бросил винтовку и вжался лицом в теплую грязь, рыдая, как сущий младенец. Те, кто бежал рядом со мной, уже висели на колючей проволоке, иные корчились неподалеку. И какой-то лейтенант, бежавший в следующей, четвертой, волне, приказал мне подняться. И направил пистолет – прямо как вы сейчас. Я запомнил, что он был молод и у него были светлые ресницы. Он приказал мне подняться, а я не смог. Он сам отчаянно трусил, даже руки прыгали. Ему самому было очень страшно бежать туда, где люди навеки смешиваются с землей, выстилаются один за другим… Он лишь нашел того, кому было еще хуже, чем ему. Я попытался встать и не смог. Все члены отнялись, только зубы стучат. А он долго и не просил. Взял и выстрелил мне в грудь, вот сюда. – Зиверс отвернул ворот кителя, демонстрируя уродливое темное отверстие пониже ключицы. – Потом я долго был как в тумане. Морок какой-то… Не понять, жив или мертв. Словно из тела выжали душу и набили его тяжелой дубовой стружкой. Как чучело. Тогда я и понял все.

– Что вы поняли, рядовой Зиверс? – устало спросил Дирк. Разговор был тяжелый, и Дирк утратил над ним контроль, позволив собеседнику вывернуть душу. Душа Зиверса или то, что от нее осталось, больше походило на лежалый труп, который по весне показывается из-под снега.

– Правду. Понял, кто самый худший враг человеку. Не Господь Бог, ведь даже если он есть, он бы не стал шутки ради устраивать подобный спектакль. Только лишь ради того, чтобы посмотреть, как двести тысяч душ превращаются в мясное рагу. И, верно, не дьявол – рогатый старик бы обмочился от страха, увидь он залп шрапнели по пехотной колонне… В траншеях болтали, что самый страшный враг человека – это короли и министры, которые отправляют своих подданных на бойню, лишь бы иначе начертить линии на карте. Но это тоже чепуха. За теми пулеметами, которые рвали в клочья наши порядки, не было ни одного министра, и наверняка ни один король не отрывался от государственных дел, чтобы подняться в небо на аэроплане и несколькими бомбами превратить взвод в кровавое месиво. Там я понял все… Самый страшный враг человека – другой человек, господин унтер. Самый яростный, самый мстительный, самый беспощадный. Люди жрут друг друга, как жрали от сотворения мира. И будут этим заниматься независимо от того, будет здесь Фландрия или какая-нибудь Новая Зулусия, кто будет носить корону и какого цвета женские чулки будут выпускать фабриканты. Люди – вот кто виноват во всем. Они убили нас, эти трусливые, вечно голодные и алчные люди. А теперь они ненавидят нас же. И боятся. И презирают. Потому что они убили нас и мы не похожи на них теперь. Вы спрашиваете, причисляю ли я себя к классу мертвецов? Да еще бы, черт возьми! К любому, кто не похож на этих ублюдков с их лживыми бьющимися сердцами! К любому, который рано или поздно заставит их осознать! И пожалеть!

Зиверс замолчал и, лишившись своего внезапно вспыхнувшего и погасшего гнева, вновь стал прежним – неловким и смущенным. Точно пулемет, расстрелявший весь боезапас. Замерший в углу Рошер бесконечно долго поправлял ремень, ни на кого не глядя. Мерц лежал неподвижно, и только его нижняя челюсть едва заметно подрагивала.

Установившаяся тишина, густая и тяжелая, как маскировочная сеть, требовала слова. Слова командира. Дирк попытался его найти. В конце концов, он был унтер-офицером, а у унтер-офицера всегда в запасе есть пара нужных слов.

– Не предавайтесь излишней жалости, Зиверс. Госпожа пригласила каждого из нас в свое время, и у вас не больше причин взыскивать к ней, чем у любого мертвеца этой роты. Чумной Легион лишь орудие, а мы не более чем его составные. Орудие на страже жизни. Страшное, уродливое, отвратительное, как и всякий другой инструмент подобного рода. Но винтовка стреляет до тех пор, пока не разрывает ствол. И даже если бы она знала, что после этого ее выбросят или отдадут на переплавку, она не перестала бы стрелять. Служба в Чумном Легионе – не награда, но и не наказание. Это долг, который мы приняли на себя и который несем.

– Долг… – прошептал Зиверс с ненавистью. – Вы, офицеры, так любите это словечко, уж не в обиду вам будет сказано. Для вас долг – что-то красивое, важное. Отливающее медью полкового оркестра и пахнущее платочками растроганных дам. Долг! Будьте вы прокляты со своим долгом! Полагаете нас, мертвецов, благородными защитниками, которые пришли на помощь еще живым и выполняют свой последний долг? Откройте глаза, унтер. Как только с этой войной будет покончено, вы увидите, как нам заплатят за этот долг! За куски плоти, которые мы оставляли на колючей проволоке от Вердена до Пашендаля. Вы мните себя спасителем, защитником… Как глупо! Да! Глупо! Для них вы не больше чем дрессированное мясо. Отвратительное, смердящее, опасное. Думаете, кто-то из них благодарен вам? Кто-то вспоминает вас и сочувствует? Как бы не так! Эти люди, ради которых вы так надрываетесь, унтер, ради которых рискуете рассыпать свои мозги по траншее из-за шальной пули, ненавидят вас. И боятся. Как только закончится вся эта бойня, и неважно, кто кого возьмет, вас вышвырнут на помойку, как и большую часть всего Чумного Легиона. Никто не станет вешать орден вам на грудь и вспоминать Германию, которую вы спасли. Мейстер попросту выстроит нас на плацу, махнет рукой – и спустя полчаса похоронные команды будут забрасывать в грузовики сотни смердящих мертвых тел, которые закопают в ближайшем овраге, не поставив даже креста. Такая будет благодарность за посмертную непорочную службу. Вот чем это закончится.

Дирк медленно убрал пистолет в кобуру. В глазах Зиверса сверкнуло непонимание. Он уже ждал этой пули, понял Дирк, оттого и распалился так, ждал сухо треснувшего выстрела и мягкого поцелуя Госпожи в темя. И теперь он ничего не понимал.

– Вы ведь на это и рассчитывали, не правда ли? – спросил его Дирк сухо. – На то, что я разозлюсь и досрочно прекращу вашу службу в Чумном Легионе? Этого не будет. Госпожа сама определит, когда вы воссоединитесь с ней. Думаю, в ее планах подержать вас здесь еще немного. И если я услышу о подобных разговорах или еще раз найду у вас подобную дрянь вроде этого Либкхнета, я обещаю, что лично отдам вас мейстеру. И он наверняка придумает для вас более интересный конец, чем пуля в лоб.

Зиверс и Рошер вытянулись, едва не цепляя касками низкий потолок блиндажа.

– Разрешите спросить, господин унтер-офицер. – Рошер заговорил явно через силу. – Ефрейтор… Что делать с Мерцем?

– Ничего, – глухо ответил Дирк. – Эти вопросы находятся в компетенции мейстера. Я… доложу ему в ближайшее время о том, что ефрейтор Мерц в связи с состоянием рассудка больше не может выполнять обязанности командира отделения. Придется подыскать ему замену. Наверное, пришлю вам Карла-Йохана. Он хорошо знает отделение и быстро освоится. И приструнит вас заодно.