Больше всего Андрея бесил один нюанс в набирающей популярной реформации католичества. Который, без всякого сомнения, оказывал очень сильное влияние и на Русь с ее местным вариантом православия. Особенно сейчас.

Речь идет о том концепте, согласно которому, спасение можно получить только верой, безотносительно к добрым делам и поступкам. Причем вытекал этот тезис из вполне обычной как для католичества, так и для православия догматики. Понятное дело, что вот так в лоб никто в православии не говорил, как и в католичестве. Но суть от этого не менялась. И слова покаяния для спасения вполне достаточно было подкрепить искренней верой, идущей от сердца. А это, как показала историческая практика, являлось прекрасной лазейкой для мерзавцев и спекулянтов всех сортов. Ведь люди из-за такого посыла воспринимали церковь как классный способ урегулировать свои юридические проблемы с Богом. Дескать, набезобразил, покаялся[2] и дальше пошел безобразить, словно с чистого листа начиная. Поэтому Андрей и старался ввести такие вещи, как «молитва делом». Именно из-за этого он и отказался каяться, когда чувствовал себя плохо, сославшись на лицемерность этого поступка.

Пытался. Старался. Но упустил важный момент — все, вообще ВСЕ его слова по религиозной части строго фиксировались и отправлялись к патриарху Сильвестру. И отец Афанасий не довольствовался обычными оговорками. Он старался очень вдумчиво и основательно разобраться с каждым вопросом. Поэтому не отстал от Андрея с покаянием. И едва ли не клещами вытянул из него долгое и развернутое объяснение.

Пришлось серьезно, плотно думать и очень осторожно отвечать. И конца-края этому не было. Что пугало и напрягало, потому что ввязываться с головой в богословие воеводе не хотелось. Дабы не вляпаться в какую-нибудь катастрофическую историю с далеко идущими последствиями. Из-за чего он уже неоднократно раскаялся в своем желании вмешиваться в процессы трансформации церкви и веры. Это меньше всего его интересовало. Просто в какой-то момент захотелось сделать доброе дело…

Вот и сейчас — сбежав в очередной раз от ставшего удушливо навязчивого священника, он отправился заниматься насущными делами. Прекрасно понимая, впрочем, что разговор их не закончен и когда он закончится — Бог весть…

Мороз.

Он бодрил.

И воевода, сидя на коне, наслаждался им, улыбаясь этой свежести.

Забираться на коня было сложно, но он не мог себе позволить ездить в санях. Слишком большой урон чести. Понятно, что ранен. Но люди бы этого ему не простили. Воевода же…

Сын одного из тульских кузнецов проводил Андрея взглядом. Для него он был чем-то невероятным. Он помнил, как их новый воевода всего несколько лет назад торговался из-за нескольких монеток за гнилую лодку. И никто тогда за него не вступился. Сейчас же тот купец, что сдал в аренду корыто, попросту сбежал из города. От греха подальше. Чувствовал он, что рыло у него в пушке. Чувствовал…

Увидев выезд воеводы, Демьянка огляделся и, заметив, что отец или кто иной за ним не наблюдает, тихонько сбежал со двора. И последовал за воеводой. Ему очень нравилось наблюдать за делами его, особенно военными упражнениями всякими.

Вот и сейчас он сбежал и уже спустя какие-то пятнадцать минут оказался на небольшом поле возле Тулы. Куда воевода и направлялся.

Просто луг. Небольшой, но относительно ровный.

На нем, кроме самого воеводы и пары десятков всадников сопровождения находились набранные добровольцы в стрельцы. Тульские стрельцы, каковых Андрей поверстал с разрешения Царя на своих условиях. Сильно отличных от тех, каковые применялись в отношение их московских коллег.

Эти люди были обычной рванью.

Добрая половина — бывшие казаки да разбойники, которые согласились пойти на регулярную службу за корм, кров, платье и жалование. Остальные — разномастный сброд иного толка. Но главное — вид. Он был никакой. Словно бомжей где-то набрали и слегка отмыли да отстирали. Однако все эти люди были выстроены в достаточно ровную шеренгу, глубиной в пять рядов.

Зазвучала труба.

Гаркнули командиры.

И эти «бомжи» положили на плечо деревяшки, имитирующие пищали. Далеко не таким слитным движением, каким желал Андрей. Для Демьянки же даже это выглядело чем-то невероятным.

Еще команда.

И началось движение.

Такое же нервное. Командиры орали, не стесняясь в выражениях.

— Держать строй!

— Курицы ощипанные!

— Строй! Строй держи!

— Шаг! Шаг! Еще!

Мерно бил барабан. Барабаны точнее. Там их было с десяток. Под это дело воевода нанял скоморохов.

Все эти стрельцы минуту за минутой двигались. Вперед. Назад. Разворачивались. Проходили друг сквозь друга. И снова — по новой. Очень нелепо и постоянно путаясь.

Продолжалось это цирковое представление около часа. Когда перешли к имитациям атаки.

Вот шеренга вышла вперед. И взяла деревяшки в руки словно пищали. Прижала их к плечам.

Новая команда.

И зародыши стрельцов перехватили свои деревяшки иначе, положили их на плечо и отошли назад. Пройдя сквозь изготовившийся к стрельбе линию своих коллег. Потом и вторая линия так прошла. И третья. И четвертая.

И заново. Первая линия ведь уже стояла за пятой.

И еще раз.

И снова.

И опять.

Наконец прозвучал новый приказ. И «заготовки» стрельцов поступили иначе. Они после имитации залпа присели на колено, позволяя линией за их спиной «производить выстрел». Из-за чего получилось, будто бы все очень быстро отстрелялись.