— Я подумаю. Но сейчас мне нужны мальчишки лет по десять, которые хотят заработать немного денег, чтобы кучу на заднем дворе перебрать.

— Это ещё зачем? — вновь удивился Яким. — Полбы наваришь, и так сбегутся.

— Затем, что каждый труд должен оплачиваться.

Ребятня набежала в тот же вечер и, узнав, что за перебранную кучу мусора хозяйка платит медяшку каждому, и за расчищенный двор столько же, вылизали усадьбу еще до заката.

Через несколько дней Игорь принес разделочные доски.

— Вот.

— Спасибо, что я тебе за них должна?

— Ничего, сударыня, — удивился дворовый, — я ж служу у вас с супругом.

— Я могу узнать, когда и сколько ты получаешь?

Мужчина немного смутился, а потом все же ответил:

— Князь Давыд платит мне сто кун серебром. Раз в год, после сбора дани с удела.

Дворовый ушел, а Фрося пыталась уложить в голове цены на работников. Сто кун получает дворовый. Это чуть больше новгородской гривны. Конюху платят сто двадцать пять — полторы гривны. Ключница зарплату не получает. Милке дают полгривны. Но челядь живет и ест за счет хозяина. Может, ещё и на старую одежду права имеет. А вот прачка берёт за один день стирки резану, или половину куны. В ясный день выстирать и высушить она успевает полную корзину белья. Притом женщина работает сама на себя, не важно, летний зной или зимняя стужа. Каждый день ли она трудится? Сколько из этих денег тратит на одежду и еду?

С экономикой следовало разобраться поподробнее, а для этого хорошо бы посетить местный рынок.

Поход в торговые ряды Фрося запланировала на воскресенье. Однако она не учла одну важную деталь.

Ранним воскресным утром они с Реткой ещё завтракали, когда в дом вошел Игорь и после короткого поклона выдал:

— Во дворе ожидает Настасья, супруга Ильи-воеводы.

— Пусть заходит. Что ж ты человека на улице держишь? — удивилась хозяйка.

Через минуту в дом вошла полнотелая женщина лет сорока.

— Радуйся, Ефросинья Давыжая! Супруг твой попросил сопроводить тебя в церковь Рождества Богородицы на литургию, — поздоровалась с порога жена Ильи. — Вы причащаться не будете? — замявшись, продолжила она, глядя на стол, на котором после завтрака стоял разлитый по кружкам мятный взвар, и лежало имбирное печенье.

— Меня исповедует и причащает отец Никон, — осторожно отозвалась Фрося, делая себе заметку на будущее подробно расспросить игумена про все эти культурные тонкости.

— Тоже верно, но на Преображение Господне митрополит службу вести будет. Желательно у него причаститься.

— Хорошо, — согласилась Фрося. «Знать бы ещё, когда оно, это Преображение, и что делать в церкви надо. А ещё вопрос с крещением Ретки решить следует до приезда Давида и желательно с девочкой поговорить заранее, а не ставить её перед фактом».

— Пошли, Ретка, на службу.

У девочки глаза стали, словно блюдце, а лицо залилось краской. «Что ж она на всё загорается, как лазер?» — в очередной раз удивилась Фрося.

— Вы так будете? — Брови Настасьи удивлено поднялись. Ефросинья осмотрела себя и девочку. На Ретке было охристое льняное платье с зеленым шелковым пояском. На Фросе светло-синее, с длинными рукавами, собранными в складки, манжеты украшала тесьма, сотканная из серебра и синего шелка, на шее нитка бус морского жемчуга, жесткая кичка, обтянутая светло-коричневым шелком, поверх белый шелковый плат. На поясе висел кошель с серебром. Вообще-то они собирались на рынок. Вот бы конфуз вышел, если бы не Настасья.

— Ретка плат наденет и всё. Что-то не так?

— Но в церковь принято надевать самое лучшее!

Ефросинья криво улыбнулась и еще раз оглядела гостью. Темно-синее льняное платье, шелковые канты на плечах и манжетах, воротник-стойка, расшитый золотом и мелким, словно бисер, жемчугом, златотканый пояс, повойник украшенный дробницами, золотые колты с эмалями, шелковый плат, спадающий ниже плеч. Действительно, самое лучшее, тем более, если знать, что Илья-воевода изначально из крестьянской семьи.

И что теперь делать: идти и переодеваться или отправиться так? Пойдут слухи. Хотя они в любом случае будут и неважно, чем их кормить. Платье новое, головной убор послойный, тяжелые украшения Фрося терпеть не могла, предпочитая изящество и стиль каратам и объёмам, да и литургия — это же не показ мод.

— Нет, мы пойдем так. Пусть бояре с горожанами выставляют свой статус, мой известен и так. Перед Господом же нашим Богом мы все наги, ибо видит он не шелка с монистами, а души.

Что ж, поход в церковь действительно больше всего напоминал показ мод или ювелирную выставку, на которые Фросю брала мать. Притом не только по содержанию, но и в своей сути. На паперти обменивались сплетнями, заключались сделки, давались и возвращались долги, сговаривались о совместных поездках и смотринах, мерились тяжестью энколпионов и блеском колтов.

С началом литургии все переместились в тёмную, пропитанную запахом воска и ладана церковь. Хоть разговоры теперь и велись вполголоса, но общая картина изменилась мало. Было такое чувство, что церковь — единственное место, где можно пообщаться.

Фрося периодически замечала, что на нее косо смотрят, слышала шепотки с собственным именем, правда, пары прямых взглядов в ответ и нескольких снисходительных улыбок хватило, чтобы сплетники на время замолчали.

Через два часа служба закончилась, народ начал броуновское движение. Кто выстраивался в очередь на причастие, кто, напротив, старался покинуть церковные сумерки.