— Игорь! Яким! Кто-нибудь! — прокричала Фрося что есть сил. Милка снова захрипела и задергалась, молотя ногами.

— Прекрати, идиотка! — из сорванного горла вырвался скорее рык, чем слова. Ефросинья понимала: долго брыкающуюся девку она не удержит, а второй раз может так не повезти. Хрустнет шея и вся не долгая.

Вдруг сзади послышались торопливые шаги. Вбежал кто-то из мужчин. Сдавленно охнул, поставил поваленную скамеечку, запрыгнул на неё. Дернул петлю, расслабляя узел. Фрося почувствовала, что теряет равновесие, и повалилась на земляной пол, больно расшибая колено. Кухарка упала сверху. Мужчина спрыгнул, перевернул Милку на спину и ошарашенно произнес:

— Поздно. Мертва.

А после застыл восковой куклой.

Фрося поднялась, посмотрела на самоубийцу. Голова безвольно откинута, распахнутые глаза закатились.

— Свет зажги, — кинула она дворовому, силясь нащупать пульс на отекшей шее. Получалось плохо. Рыкнув, разорвала рубаху на груди. Приложила ухо. Едва слышен стук сердца. Или это Игорь кресалом бьет?

— А ну тихо!

Мужчина замер.

— Есть! Жива она!

Убедившись, что кухарка дышит, Ефросинья от всей души влепила ей пощечину. Для приведения в сознание, так сказать.

Милка застонала, глаза её прикрылись Игорь подлетел к супруге и, аккуратно подняв её на руки, переложил на кровать.

Фрося даже не соизволила подняться с пола. Так и сидела, прижав к себе собаку. Женщину бил озноб.

— Госпожа, — до неё далеко не сразу дошел обеспокоенный голос дворового. Она подняла глаза на протянутую мужскую руку. Его пальцы тоже подрагивали. — Позволь, я помогу подняться.

Фрося подала руку и с трудом встала.

— Сядь сюда, я вина сейчас принесу.

— Под замком все. Ключи в комнате.

— А? Нет. У меня в клети припасено.

Через несколько минут комната кухарки представляла собой странное зрелище. Игорь пил вино, сидя на многострадальной скамейке, Фрося со своим стаканом расположилась на сундуке напротив. Милка лежала, уткнувшись носом в стену. Все молчали.

Откат от пережитого постепенно сходил на нет. Тело наполняла пустота. Сладкое, крепкое вино кипятком лилось по сорванному горлу. Ефросинья размышляла о каких-то совершенно идиотских вещах.

Было ли у кухарки право на смерть или нет? И почему её, Ефросинью, захлестнула иррациональная ярость? Страх тоже присутствовал, но злости в этом бешеном коктейле было явно больше. Какими невиданными тропами ходят её эмоции и во что они могут вылиться в той или иной ситуации?

Вопрос нравственности суицида в обществе будущего не поднимался и не обсуждался. Ведь любые этические нормы и правила порождаются обычаем, культурой, верой, в конце концов. В её же мире поведение человека рассматривалось исключительно с точки зрения права. И этот самый человек имел право распоряжаться собственной жизнью любым законным способом. А женщины, помимо этого, наделялись правом распоряжения судьбой своего нерожденного ребенка. Таким образом, всё воспитание говорило Фросе, что она не имела права лезть в чужое волеизъявление. Тем не менее представить себя стоящей в стороне и смотрящей на дергающееся в предсмертных судорогах тело, она не смогла. Более того в тот самый момент, когда взгляд упал на Милку, ни на секунду не возникла мысль о незаконности своего вмешательства.

Что же это тогда получается? Вбитое годами воспитание о толерантности слетело с неё, как шелуха, стоило оказаться в другом мире? И что же она тогда за человек? Кто скрывается за маской ученого и преподавателя? И главный вопрос: хочется ли ей знакомиться с собой новой или стоит посадить это чудовище на цепь?

Ефросинья вздохнула. Придётся с этим жить и принимать свои реакции. Ведь глупо было бы думать, что пребывание в новом мире никак её не изменит… «Ладно, с собственными чипами в голове разобрались. Но отчего кухарка в петлю полезла — вопрос открытый. И судя по состоянию девушки, стоит её оставить одну, так она завершит начатое». А посему нужно понять мотивы и постараться помочь, хоть это и посложнее вытягивания из петли будет, все же вот ни разу она не психолог. И чужие переживания не входят в сферу её интересов.

Выдохнув и успокоившись в первую очередь, сама Фрося аккуратно начала.

— Милка, расскажешь, что у тебя произошло?

Молчание, и тот же взгляд в стену.

— Милка — жена мне, — подал голос Игорь. — Сговорились мы у реки. Кольцами и клятвами обменялись.

— Которые ни один из нас не выполнил! — зло бросила Милка и закашлялась.

— Ты из-за этого в петлю полезла?

— Нет, просто я так больше не могу. Всем будет лучше без меня.

— Кому всем?

— Игорю, тебе, хозяйка, Давыду Юрьичу.

— Что ж ты такое говоришь! — взметнулся Игорь.

— А не ты ли с Пасхи со мной не разговариваешь? — зашипела девушка.

— А не ты ли клялась ворота запертыми держать?

— А не ты ли обещал увезти меня отсюда?

— Я не мог, понимаешь?!

— И я не могла хозяину отказать! Теперь дитём расплачиваюсь!

Фрося прикрыла глаза, слушая перепалку супругов. Вскрылся гнойник, излились обиды. Вроде и радоваться надо. Ведь спорить, кричать, ругаться всяко лучше, чем счеты с жизнью сводить. Но вот это «хозяину не могла отказать» ужалило змеёй. Растекся яд по венам, осел горечью во рту.