Иногда горные дороги такие узкие, что водителям грузовиков приходится открывать дверцы, дабы выяснить, насколько близко их машины от края. Один грузовик сорвался вниз и кувырком полетел по каньону – неспешно, как при замедленной съемке. Мне это приснилось или же я опять слышала чей-то рассказ? Не помню, где кончается правда и начинаются истории.

Городки с центральными площадями, открытыми эстрадами и чугунными скамейками. Деревенский запах, как запах твоей собственной макушки в солнечный день. Дома, выкрашенные в яркие цвета и то тут, то там выступающие на обочины кресты вдоль дороги, отмечающие места, где чьи-то души покинули тела.

– Не смотрите туда, – говорит Мама, когда мы проезжаем мимо, но из-за этих ее слов мы приглядываемся к ним еще внимательнее.

Где-то в глуши нам приходится остановиться, чтобы Лоло смог пописать. Папа закуривает сигарету и проверяет покрышки. Мы все выходим из машины – размять ноги. Вокруг ничего интересного – одни лишь поросшие кактусами холмы, mesquite [51] , полынь да дерево с белыми цветами, похожими на шляпки. Из-за жары кажется, что сине-пурпурные горы вдалеке дрожат.

Я поворачиваюсь и вижу трех босоногих ребятишек – они смотрят на нас: девочка, сосущая подол линялого платья, и двое мальчишек, чьи тела покрыты пылью.

Проверяющий покрышки Папа заговаривает с ними:

– Это ваша сестричка? Не забывайте хорошенько заботиться о ней. Где вы все живете? Где-то рядом?

Он говорит и говорит, как мне кажется, довольно долго.

Перед самым отъездом Папа берет из машины мою резиновую куклу со словами:

– Я куплю тебе другую.

И не успеваю я вякнуть хоть слово, как мой пупс оказывается в руках той девочки! Ну как мне объяснить, что это мой ребенок, моя кукла Бобби, у которой на левой руке не хватает двух пальцев, потому что я сжевала их, когда у меня резались зубы? Другой такой куклы нет на всем белом свете! Но не успеваю я ничего сказать, как Папа вручает куклу девочке.

Потом исчезают и грузовики, подаренные на Рождество Лоло и Мемо.

Трое детей бегут с нашими игрушками в холмы из пыли и гравия. Не отрывая от них глаз и широко разинув рты, мы вопим на заднем сиденье.

– Вы, дети, слишком избалованны, – ругает нас Папа, когда мы едем прочь.

Я действительно вижу, как через плечо бегущей девочки резиновая рука моей куклы Бобби с тремя пальцами машет мне на прощание? Или мне это только кажется?

Поскольку мы дети, нам забывают рассказывать о том, что происходит, или же нам о том рассказывают, но мы забываем. Не знаю, что из этого верно. Заслышав слово «Керетаро», я вздрагиваю и надеюсь, что никто ничего не вспомнит.

– Отрежьте.

– Все сразу? – спрашивает Папа.

– Все, – говорит Бабуля. – Они отрастут и станут гуще.

Папа кивает, и парикмахерша подчиняется. Папа всегда делает, что велит Бабуля, и пара движений ножниц превращает меня в pelona.

Чик. Чик.

Две косички у меня на голове, которые, как я помню, были всю мою жизнь, такие длинные, что я могла сесть на них, теперь лежат, словно дохлые змеи, на полу. Папа заворачивает их в носовой платок и засовывает в карман.

Чик, чик, чик. Ножницы шепчут мне на ухо всякие противные вещи.

В зеркале воет уродливая девочка-волчонок.

Всю дорогу до Мехико.

В первую очередь потому, что братья смеются и дразнят меня мальчишкой.

– О господи! Какой же chillona [52] ты оказалась. Ну что в этом такого страшного? – спрашивает Мама.

– Что может быть хуже, чем быть мальчиком?

– Быть девочкой! – кричит Рафа.

И все в машине хохочут еще громче.

По крайней мере я не самая старшая. Как Рафа, который однажды не возвращается с нами из поездки в Мехико.

– Мы забыли Рафу! Останови машину!

– Все в порядке, – говорит Папа. – Рафа остался с твоей бабушкой. Ты увидишь его в следующем году.

И правда. Мы видим его только через год, и когда он возвращается к нам, волосы у него оказываются короче, чем мы помним, а его испанский столь же витиеват и правилен, как у Папы. Его отправили в военную школу, такую же, в какую пришлось ходить Маленькому Дедуле, когда он был мальчиком. Рафа возвращается с фотографией класса, на которой он в форме военной школы, и он теперь выше и спокойней прежнего и такой странный, что нам кажется, будто нашего брата похитили и прислали взамен другого человека. Он пытается говорить с нами по-испански, но мы не разговариваем с детьми на этом языке, только со взрослыми. Мы игнорируем его и продолжаем смотреть мультики.