— Они, они! — подхватил дед, все сокрушаясь о своем. — Именно они, Алексей! Ка-пи-та-листы! Делать ничего не умеют, одна сплошная реклама…

А Надя только радостно кивнула Леше в ответ. Быстрым движением стерла с тетради пыль, положила ее на стол, на видное место, и включила пылесос…

В тетради были они.

Конспекты по матанализу. Они (конспекты) были их (Леши и Нади) Галеотом.

Кто такой Галеот, Надя не знала, но хорошо помнила фразу «И книга стала нашим Галеотом, никто из нас не дочитал листа» из «Божественной комедии» Данте, которая стояла вот тут, на полке, и которую Надя некогда взяла у Леши и упорно дочитала до конца. Потому что ей очень хотелось быть образованной и умной, быть и в этом чуть ближе к Леше.

А Леша был всегда так далеко, так высоко, так недостижимо…

Когда Надя поступила в МАИ, Леша учился уже на втором курсе.

Леша был легендарной личностью. Рассказывали, что, когда он сдавал вступительные, экзаменатор, получив безупречно правильный ответ по билету, задал ему дополнительный вопрос:

— Дайте определение электрического заряда.

— Я знаю. Знаю, но забыл, — помолчав секунду, ответил Леша.

— Видите, — улыбнулся экзаменатор, обращаясь к присутствовавшим, — единственный человек в мире знает определение электрического заряда, и тот забыл.

Под всеобщий хохот экзаменатор поставил Леше его пятерку.

«Ты чего, не поня-яла? Ну ты да-аешь! — по-московски растягивая гласные, хлопала ресницами Иришка, рассказав Наде эту историю и не дождавшись от нее смеха. — Надежда, ты врубись, определения электрического заряда вообще нет. Ты где учишься?»

Надя училась на факультете системы управления на втором потоке в четвертой группе на первом курсе. Иришка училась вместе с Надей. Но в отличие от нее знала, что определения электрического заряда не существует, вероятно, только потому, что Лешу все называли «Единственный в мире человек…». И училась в МАИ Иришка только потому, что у ее папы было много друзей. У нее были длинные ноги, дорогие модные «платформы» на этих ногах, короткая кожаная юбка, этих ног не скрывающая, много разной другой кожаной и шелковой одежды, фарфоровое личико, подрисованное по последней моде и, будто из журнала мод, улыбающееся тонкими багряными губами роковой женщины. Иришка была высокой, стройной, большегрудой крашеной блондинкой. Она курила «More» и обворожительно называла всех юношей и девушек «котик». И все с ней здоровались, и все парни подсаживались поближе — поболтать, дать прикурить, пригласить куда-нибудь. Девушки же сидели рядом с Иришкой, надеясь, что и им перепадет часть юношеского внимания.

У Нади все было наоборот. Волосы темные, рост небольшой. Она была худа и бледнокожа. Маленький востроносый кареглазый очкарик с беспомощно-милой улыбкой. В школе одноклассники прозвали ее мышью. Причем часто называли ласково, по-доброму: «мышка». Она всегда давала списать, исповеди о несчастной любви могла слушать часами, сопереживая внимательно и неотступно. «Ты свой человек, мышка», — благодарно сказал ей мальчик, в которого она была влюблена (тоже, между прочим, Леша), после того как часа два плакался в жилетку, что страдает по ее подруге.

С Иришкой Надя дружить не стремилась. Но и не завидовала ей. Надя не умела завидовать. Она просто знала, что никогда не будет такой. Глядя на Иришку, она лишь грустила, что вот опять Леша Соломин с третьего курса тех же систем управления стремительно прошагал мимо, поздоровавшись с Иришкой и скользнув взглядом по ней, Наде, как по мебели или стене. И Надя забыла засмеяться в конце легендарной истории, которую и без Иришки давно знала, потому что тайком любовалась высоким, статным, сухощавым, стремительным Лешей.

Надя знала про Лешу почти все.

Увидев его однажды в начале октября в Ледоколе (так прозвали студенты огромную четырехэтажную столовую), она хотела знать о нем все больше и больше. Нет, познакомиться с ним она даже не мечтала. Просто, проехав несколько раз с ним в одном троллейбусе от «Сокола», Надя поняла, что к первой паре он регулярно опаздывает на двадцать минут, а ко второй — на десять. И стала опаздывать вместе с ним. Надя была очень пунктуальна, выдерживать снисходительные или сердитые взгляды преподавателей, а то и выслушивать нотации ей было тяжело. Но разве это имеет значение, когда в каких-то двух метрах от нее, в переполненном троллейбусе стоит он и даже смотрит в ее сторону своими голубыми глазами из-под черных соболиных бровей. Смотрит, конечно, сквозь, выше. Замкнуто и строго.

После зимней сессии Надя, как и Леша, стала легендарной. На зачете по материаловедению она вдруг забыла, какова температура плавления алюминия.

— Ну подумайте, меньше ста градусов или больше, — улыбаясь своей мягкой, успокаивающей улыбкой полуазиата, спросил Константин Сулейманович.

«Так… Алюминий — легкий металл… Значит…» — стремительно подумала Надя, успев испугаться, и сказала вслух:

— Меньше.

— Как же так? Выходит, мы чай с расплавленным алюминием пьем? Чайники-то алюминиевые…

И вот в Ледоколе после зимних каникул, рассказывая эту историю Леше, который сел за их столик, Иришка представила ему Надю, а за три минуты до этого удерживала ее за руку, усаживала обратно на стул, шепча: «Ну не будь дурой, котик. Ты же сама хотела».

И Надя сидела, одеревенев. И, как сухое дерево, вся горела изнутри и улыбалась при этом как можно непринужденнее, а Иришка болтала, что вот все они пьют расплавленный алюминий, потому что пили они столовский чай и заедали знаменитыми на весь МАИ «пирожками с котятами» — круглыми булочками с мясной начинкой.