Штефан запустил огрызком в яблоневую листву. Неудачно – попал в самое яблочко и чуть не получил от дерева сдачи по лбу. Боярин Григорий Гика вон тоже неудачно на господарский трон целился, похоже. Ну так и что? Господари-то каждые пять-семь годков сменяются, еще посмотреть надо, куда мамину родню кривая вывезет. А если и нет – что он, Штефан, сам в люди не выбьется? Тудор вон...

Новое яблоко чуть не вывалилось из рук, но Штефан успел поймать его вовремя. За минувшие пару месяцев он, конечно, поуспокоился и хоть как-то уложил в голове семейные тайны, иначе просто не выжил бы. И хотел бы забыть начисто, но если с Николае такой номер прошел запросто, то уж Тудора поминали на заставе через день да каждый день. Забудешь тут, как же!

Однако Штефан все равно старался теперь размышлять как можно более отрешенно. Это пару месяцев назад он готов был бежать куда подальше от дома в Австрию, а Академия с ее жестким распорядком казалась землей обетованной в царстве неожиданно обрушившегося хаоса. Теперь же все было совсем не так. На заставе Штефану нравилось. Дежурства у рогатки, скандалы с контрабандистами, объезды по горам, пристреливание винтовок и возня с ландкартами. Вечерние байки под ракию. Девушки, опять же... После такой вакации Академия выглядела невыносимо скучной. Казарменный распорядок, редкие отпуска в город, коня размять – разве что в манеже, и ни подсолнухов тебе, ни выпивки, ни всего остального! Нет, на заставе определенно было лучше. Да и с точки зрения житейского опыта куда полезнее. И по-немецки круглыми сутками говорить не надо.

Но это все-таки случайные каникулы. Если уж решил быть полезным там, где родился, так надо использовать все возможности. К тому же за эти два месяца он до взвоя соскучился по книгам и беседам. Окончательно понял, что дело плохо, когда, удивляясь сам себе, с отменным нахальством конфисковал свежие газеты у проезжавшего австрияка. Просто увидел печатные листы – и не смог удержаться! Симеон потом, конечно, ругался, но помогать капитану с записями в отсутствии Йоргу все равно было некому – разрешил Штефану и дальше торчать у рогатки. Только велел в следующий раз честно просить, чтобы проезжающие не изумлялись потом, зачем бы малограмотным таможенникам иностранные газеты...

Так что газетами Штефану порой удавалось разжиться. Вот только обсудить мировые новости было толком не с кем. Даже Йоргу, и тот уехал! Нет, жить всю жизнь вне круга образованных людей – рехнуться можно. Надо искать способы хотя бы совместить, как когда-то делал Тудор, не один год мотавшийся между столицей и медвежьими углами Олтении. Еще и воевать успевал! Да так успевал, что турки даже после войны за его голову награду обещали!

Симеон и остальные, конечно, хорошие, но представить их в боярском доме или на великосветском приеме Штефан не мог. Зато дядька – Вену вспомнить! – и не скажешь, что родом из глухой деревни! С генералами на равных общался, в какие-то философские кружки вхож был, да и на венских раутах иной русский или австрийский дворянин рядом с Тудором смотрелся форменной лошадью в гостиной. Штефан фыркнул. У него самого и воспитание, и образование, так неужто в Романии не устроится? Тем паче тут вон сено, яблоки... Кажется, сроду так весело лето не проводил. Разве что совсем по малолетству, дома, когда еще и мама была жива, и отец с дядькой не рассорились...

Но на заставе жилось хорошо. К тому же, Штефан сам теперь чувствовал, как повзрослел и пообтесался. Смех вспомнить, до чего он зеленый был, когда его пандуры подобрали!

Штефан снова невольно фыркнул, припоминая то злополучное письмо, без которого не попасть бы ему на заставу. И хорошо, что все так обернулось, потому что отправлять это письмо точно не следовало! До Клошани-то полдня верхами. Тогда он рассудил, что только заикнись про Тудора – к Тудору и спровадят, да еще и под конвоем, и спалил письмо в печке, как только понял, что с заставы его не выпустят. Но с тех пор он много раз успел припомнить, что же тогда понаписал, и порадоваться, что не отправил это. Вопросы, претензии, обвинения – истерика же чистейшей воды! Хорош был бы, выкатив такое Тудору! Позору бы не обобрался при встрече!

А встретиться все равно придется, раз уж решил остаться. Капитан Симеон, конечно, его и в караулы ставит, и в дозоры отправляет, как любого другого, но все равно на заставе он, считай, на птичьих правах. А если в отряд вписываться официально, то с этим мимо Тудора никак не пройдешь.

Вот бы с кем сейчас поговорить о будущем, посоветоваться...

Ну да! Посоветоваться?! А кому спасибо сказать надо, что вся жизнь вверх тормашками?! Кто столько лет к чужой жене ходил? Практически член семьи, торговыми делами занимался, с детьми возился... А чьи дети-то? Ой, нет, лучше не думать!

Но ведь возился, правда. И объяснял, что ни спросишь, и учил, и подзатыльники за шалости отвешивал, что уж греха таить. И приезд дядьки в детстве был праздником! А потом, в Вене, и вовсе стал настоящим спасением... Неужели Тудор знал? Ведь приехал-то он, не Николае.

Штефан с тоской вспомнил Машинкату. И соскучился ужасно, и думать сил нет, что она там одна, в Вене, получается, всеми брошенная. Если Тудор знал – почему оставил ее? Ведь мог хоть ему рассказать, чтобы приглядел за сестричкой. Ладно, самого Штефана за порог выкинули – он-то проживет, но Машинката! Она же маленькая! А Тудор и про нее не спрашивал! Ладно, письма из Вены перехватывали – но что мешало ему написать самому? Выходит, отказался. Бросил их на Николае – расхлебывать...

Или не знал? Но неужто даже заподозрить не мог? Это все не один год тянулось, и непохоже, что дядька, как Гицэ, мимо смазливой мордашки не смог пройти. Вон пандуры про ту боярыньку рассказывали – не повелся ведь.

А еще они про кобылу рассказывали. И Петру тоже – про кобылу, которая с тропы слетела по ночи... А Машинката в войну родилась. И дядька ничего не заподозрил? Хотя понятно, как и то, почему заподозрил Николае... Сам уже не мальчик, знает, откуда дети берутся...

Уши вдруг обдало жаром, щеки загорелись от прилившей крови. Штефан отчаянно вгрызся в очередное яблоко. Ой, как хотелось тогда всем рты позакрывать! Еле сдержался. И так лишнего в первый день сболтнул. Но как еще сил хватило слушать Морою, пока тот соловьем разливался, мол, Тудор только о деле думает!.. О деле, как же! Рекогносцировка, мать ее!