«Атенеумом» именуется Нантакетская библиотека, величественное белое здание, главный вход в которое по обеим сторонам обрамляют исполинские ионические колонны. Напоминающее скорее древнегреческий храм, нежели современную библиотеку, оно выглядит архитектурным анахронизмом, который куда уместнее смотрелся бы где-нибудь на Акрополе, нежели в центре Нантакета, представляющего собой типичный образчик новоанглийского колониального стиля. Оливия представляет, как приятно было бы почитать какую-нибудь книгу, пока она пьет свой латте в «Бине», прямо как в старые добрые времена за вычетом Дэвида, и, раз уж она так удачно запарковалась прямо у библиотеки, решает зайти и взять себе что-нибудь почитать.

Как можно было бы догадаться по плотному движению на улицах, в библиотеке оказывается полно народу. Повсюду, куда ни глянь, детские коляски, матери и отцы строго выговаривают своим детям и безуспешно пытаются до них докричаться, дети вопят и убегают от своих родителей. В одной из колясок заливается безутешным плачем младенец. В залах стоит шум и гам, голоса эхом отражаются от высоких потолков. Все это столпотворение кажется чем-то неправильным, неуважительным, как бывает, когда ребятишки устраивают шумные игры и беготню в церкви, и Оливия уже начинает жалеть о своем решении зайти сюда.

Она подходит к стойке дежурного библиотекаря и останавливается, пытаясь определить, настолько ли сильно ей хочется взять какую-нибудь книгу, чтобы ради этого пробираться сквозь толпу, и в конце концов приходит к решению, что лучше, пожалуй, послать все это к черту. Она уже готова развернуться и уйти, как вдруг на глаза ей попадается знакомая обложка книги, одиноко лежащей на металлической тележке с надписью «Сданные книги». «Загадочное ночное убийство собаки».

Она читала эту книгу много лет назад, сразу же после того, как Энтони поставили диагноз, в попытке прочитать все, что когда-либо было написано по теме аутизма. Она тогда, помнится, никак не могла отделаться от мысли о том, насколько же разный аутизм у главного героя и у ее Энтони. С прямо противоположных концов спектра, как красный и фиолетовый в радуге. На первый взгляд они были абсолютно разными, и тем не менее она обнаружила между ними некоторые моменты неуловимого и неожиданного сходства, которые утешили ее и помогли вернуть утраченную надежду. Фиолетовый – не синий, потому что в нем присутствует и красный тоже.

– Можно мне эту книгу, пожалуйста, – говорит Оливия, решив, что, возможно, уже готова перечитать ее снова.

Заполнив анкету и получив читательский билет, она спешит к выходу и, сбежав по лестнице с книгой в руке, наконец с облегчением выдыхает. Она сворачивает за угол и направляется к кафе, предвкушая, как сейчас устроится за столиком и будет пить кофе, но ее мечты практически сразу же разбиваются об очередь на вход, которая змеится вдоль тротуара. На улице адски холодно, а очередь длинная, и тем не менее все вокруг, судя по всему, пребывают в исключительно приподнятом состоянии духа. Оливия не так часто куда-то выбирается, но когда все-таки совершает какие-то вылазки – в магазин за продуктами или в банк, – нигде никогда не бывает никаких толп. С тех пор как она переехала на Нантакет, она ни разу никуда не стояла в очереди. Она уже привыкла к тихой и размеренной жизни в своем коконе, к тому, что она может делать здесь все свои дела, вступая при этом в минимум контактов с окружающими.

Она машинально бросает взгляд на голое запястье в поисках оставленных дома часов, прикидывая, сколько времени придется ждать. Сейчас уже явно должно быть далеко за полдень. Что делают здесь все эти люди? Она поднимает повыше воротник куртки, натягивая его до самого подбородка, сует руки в карманы, закрывает глаза и глубоко дышит.

Очередь ползет невыносимо медленно, но наконец Оливия все-таки оказывается в кафе. Обстановка внутри осталась в точности такой, какой она ее помнит: вытертый деревянный пол, хрустальная люстра с подвесками, старинные медные и оловянные чайники на полках, стеклянные банки с печеньями-бискотти. Но радовалась она рано: все до единого места в зале заняты.

– Что будете заказывать? – спрашивает ее девушка за стойкой.

– Большой латте и скон с голубикой, пожалуйста.

– Сконы закончились.

– А, ну ладно, тогда только латте.

– Молоко обычное или соевое?

– Обычное.

– Цельное, двухпроцентное или обезжиренное?

– Э-э… цельное. Скажите, а что у вас тут сегодня такое происходит?

– Прошу прощения?

– Почему так много народу?

– Нарциссы.

Оливия задумывается.

– Это какая-то музыкальная группа?

Девица с ног до головы окидывает Оливию взглядом, каким молодежь смотрит на людей старшего возраста, когда те чего-то не понимают.

– Это цветы. Вы что, не знали? Что вы тогда здесь делаете?

– Я здесь живу.

– Угу, – фыркает девица, явно не веря ни единому ее слову.

– Значит, все эти люди приехали сюда посмотреть на какие-то нарциссы?

– Ага, их у нас тут на всем острове примерно три миллиона в цвету.

Три миллиона. В самом деле? Она ни одного не заметила. И вообще, неужели их действительно кто-то считает? Оливия подозревает, что девица преувеличивает, как это обычно делает молодежь.

– И что, люди ездят по улицам и смотрят на цветы?

Девица протягивает Оливии ее латте, и она расплачивается.

– Ну, это, вообще-то, целый фестиваль, с парадом, автопикниками и…

– Автопикниками?

– Это там, в Сиасконсете.

– А футбольного матча по этому случаю, случайно, нет?

– Девица смеется.

– Прошу прощения, вы закончили? Тут, вообще-то, очередь, – подает голос парень, стоящий за Оливией.

– Извините.

Оливия отходит в сторону и без особой надежды в последний раз обводит зал взглядом. Мест нет. Она протискивается мимо очереди обратно к выходу и возвращается к машине. Протрясшись по булыжникам Мейн-стрит, она сворачивает на гладкую мостовую и впервые за все время замечает нарциссы – цветущие в садах и в оконных ящиках, обрамляющие изгороди и палисадники, желтеющие там и сям по обочинам дороги. Они повсюду. Как она умудрилась не заметить их раньше?