– Пройдемте со мной, гражданка Воробей.

Так я и оказалась в библиотеке. Там за большим письменным столом из красного дерева сидел второй сыщик, внушительного вида мужчина с густыми тёмными усами и чуть пробивающейся лысиной. Похоже, это и был главный оперативник. Первый втолкнул меня в комнату и заявил:

– Вот, эта женщина, Воробей Ксения Владимировна, жгла завещание тут рядом, в комнате с картинами.

Мне захотелось треснуть его по глупой башке тяжёлым бронзовым письменным прибором, которым, кажется, никто никогда не пользовался по назначению. Ведь объясняла же, что ничего не жгла. Да и зачем бы мне жечь завещание человека, о котором несколько дней назад я даже не слышала?

Минут двадцать я и пыталась втолковать сыщикам, что ничего не могла сжечь, потому как мне не было в том никакой пользы. А в галерее оказалась из-за картин, которыми хотела полюбоваться. А в пепельнице рылась, потому что страшно любопытна. Увидела, что кто-то что-то сжёг, и решила узнать, что именно. Каюсь, виновата, но только в этом. Никакого завещания не уничтожала, никого не убивала, ничего не украла…

Наверное, они не очень мне поверили. Покосились на мою сумку, но, быстро сообразив, что пропавшая шкатулка в ней не поместится, обыскивать не стали. Выяснили, что я тут делала, дали мне подписать бумагу, кажется, протокол. И отпустили!

Через полчаса оперативная бригада покинула дом. Тело Анны тоже увезли, как пояснил Греков, для вскрытия.

– Совсем молодая, как её жаль! – сокрушался он. – Это мы все виноваты, зачем оставили одну?

Он взглянул на Инну Николаевну, и я догадалась, о чём он думает, точнее о ком. О Юрике, голос которого слышал, проходя мимо кабинета. Интересно, сказал ли он об этом следователю?

– Да, жаль, что никто не сумел удержать её от рокового шага, – вздохнул хирург Аристархов и тоже бросил быстрый взгляд на Инну Николаевну.

Кто-то, велел горничной накрыть стол к чаю. Общество оживилось и принялось почти весело рассаживаться за столом. Расходиться никто не желал, хотя за окнами стояла глубокая ночь и все ужасно устали. Даже Никита, которого я упорно пыталась отправить домой, заявил, что уйдёт только вместе с остальными. Он был очень огорчён тем, что оперативники не снизошли до беседы с ним.

За чаем обсуждали трагические события длинного, жуткого дня. Смерть Анны стала для присутствующих полной неожиданностью, а её причина – загадкой. Во всяком случае, именно так все и говорили друг другу. А что там кто думал про себя, откуда мне знать.

Постепенно разгорелся спор, мнения разделились, и публика разбилась, по выражению Никиты, «на три неравных половины». Первая утверждала, что это самоубийство. К этой «половине» относились Греков с Аристарховым, убеждавшие остальных, что бедная женщина не смогла пережить смерти любимого мужа. (Гм-м).

– Ага, совесть её загрызла, что поганками человека отравила, – услышала я чей-то тихий голос. Судя по голосу, это сказал Эдик. Реплику услышали многие, но все сделали вид, что не заметили.

Вторая «половина» в лице Аллы утверждала, что бедную женщину погубили недруги. Под словом «недруги» Алла, видимо, подразумевала Татьяну с дочками, потому что всё время косилась на них.

Третья «половина», возглавляемая Татьяной, поддержала ту же версию, но «недругами» на сей раз были Алла с отпрысками, на которых первая жена поглядывала злобно и многозначительно. Милейшая Рита, улыбавшаяся загадочной улыбкой, молчала. И только Раиса Львовна держалась особняком и всё твердила, что дело в шкатулке, которую украл грабитель. Из-за неё, дескать, и погибла бедная вдова. Имени Юры никто не упомянул. Мы с крёстной и Никитой не присоединялись ни к одной группировке.

Конец ознакомительного фрагмента.