— Антипенко, что вы себе позволяете?

— Это я себе позволяю? Мы с "Марфой Васильевной", между прочим, девушки порядочные. А этот ванильный эксгибиционист мало того что ко мне за столик без разрешения подсел, так еще и перья мне свои показывать начал. А еще большой и чистой любовью меня пугал. Я, конечно, сильно сомневаюсь, что она у него большая и чистая. Явно себе цену набивал…

— Ой, набивал. Ой, набивал, дочка, — подвякнула у меня в голове чертобаба, и в унисон ей согласно пробасил второй черт: — Да там и смотреть-то не на что.

— Так, все. Хватит, Антипенко, — рявкнул почему-то не на них, а на меня Люциевич. — Кофе мне сделайте.

— Да сейчас. Кофе. Вы свою дозу кофеина еще с утра перебрали. Вон до сих пор рычите на всех. Вашу энергию — да в мирное русло. Я вам лучше чай заварю.

Проигнорировав очередное возмущение явно перевозбужденного Люциевича, пытающегося мне что-то втереть про субординацию и деловую этику, я молча заварила ему чай, а потом, достав из мини-холодильника шефа свои припрятанные там бутерброды, поставила их перед ним на блюдечке.

— Что это? — предательски сглотнул босс, отчаянно пытаясь сохранять суровость на своей холеной морде.

Ну вот. Это другое дело. А то завелся — субординация, этика, я тут начальник. Да в простонародье этот задвиг очень просто объясняется: голодный мужик — злой мужик.

— Бутерброды. С бужениной и подчеревиной, — ласково проворковала я.

— Зачем? — покосился на меня Люциевич.

Вот чудак-человек. Сам сейчас стол слюной закапает, а еще спрашивает "зачем".

— Вы же не ели ничего с самого утра. Так и до язвы недолго, — возмутилась я и решительно придвинула к нему блюдечко.

— С чесноком? — принюхиваясь, поинтересовался босс.

— Угу, — кивнула я.

— Я же на работе, — заметил он, сопротивляясь как-то вяло и крайне неубедительно.

— Зубы почистите, — зарубая на корню его последние метания, я всунула в руку Люциевича ломоть хлеба с бужениной и добавила: — А еще я вам жвачку дам.

Люциевич шумно выдохнул и, откусив от бутерброда кусок, вдруг блаженно зажмурился, пережевывая его с медлительной неторопливостью.

И вот пока он жевал, делая это невероятно искушающе и соблазнительно, какая-то чертяка (не иначе), подкинула мне в голову недавно прочитанную статейку о том, что мужчины, умеющие получать удовольствие от еды, оказывается, прекрасные любовники. Можно подумать, меня это интересовало.

А предательницу "Марфу Васильевну" почему-то интересовало. Она тут же воспрянула духом и стала энергично сокращаться. Подмигивать, что ли, боссу пыталась?

— М-м, — открыв глаза, одарил меня осоловевшим взглядом начальник. — Прямо как у мамы. Где вы такую вкусную буженину купили?

— Пф-ф. Купила… Я ее сама приготовила.

Шеф перестал жевать, недоверчиво взглянул сначала на бутер, а потом на меня:

— Антипенко, вы готовите?

Нет, он это так произнес, как будто у меня руки, пардон, из "Марфы Васильевны" выросли. На что мы с ней, естественно, возмутились:

— Что за вопрос? Я, в конце концов, женщина.

— Да? А я думал, вы моя божья кара, — типа пошутил босс.

Неудачно пошутил. Я, между прочим, обиделась.

— Поговорите мне. Останетесь без бутерброда.

Босс осмотрительно запихнул в рот остатки мяса, и вдруг нагло прищурившись, поинтересовался:

— А вы и борщ варить умеете?

Ну все. Приехали. Слушайте, вот что с мужиками делает кусок бутерброда. Ой, не надо было его прикармливать. Я ж от Люциевича теперь как от голодной дворняги не отвяжусь. И главное, сейчас свое будущее я могу спрогнозировать лучше любого экстрасекса. Сначала я поведусь на несчастные, но честные собачьи глаза и стану таскать ему сосиски и ливерку. Потом эта зараза будет провожать меня до подъезда, лобызая мне спину все тем же взглядом, нагло сплагиаченным у кота из "Шрека", и, как следствие, однажды он заночует у меня под дверью на коврике. Из-под двери он незаметно проберется в квартиру, а одним прекрасным утром я обнаружу в своей постели его довольно похрапывающую кобелиную морду и грязные лапы.

— А это вы чисто лишь бы спросить, или с тонким намеком на "И только смерть разлучит нас" интересуетесь?

Люциевич поперхнулся мясом и осторожно от меня отодвинулся.

— Вы о чем, Антипенко?

— Ну как же, Антон Люциевич, борщ — это приворотное зелье необратимого действия. Травить им мужика имеет право только законная супруга. И что интересно. Заметьте. У жертв со временем начинается абсолютное привыкание. Поэтому они каждые выходные прутся на рынок, дабы купить свежих ингредиентов для новой отравы. Тьфу. Зелья. Борща, в смысле. Так какой марш будем заказывать? Мендельсона или сразу похоронный?

— Зачем похоронный? — стал сильно тупить шеф.

— Потому что после Мендельсона со мной вы долго не проживете.

Люциевич минуты три переваривал информацию, а потом недовольно пробурчал:

— Антипенко, а по-человечески сказать, что борщ вы готовить не умеете — нельзя было?

Чего ж сразу — не умею? Борщ, милейший, только после свадьбы. А на халяву у нас в столовке только соль, перец и зубочистки дают.

— Антон Люциевич, вы о делах думайте, а не о борще, — постучала пальчиком по стопке бумаг. — Помните. Кто не работает, тот не ест. И вы в банк позвонили?