Однако вот что пишет о нём русский историк немецкого происхождения Александр Густавович Брикнер, которого я так часто цитирую: «Сам король – в этом соглашаются его сторонники с его антагонистами – не отличался способностями в военном деле, и как дилетант в области тактики, желая иногда действовать самостоятельно и решать запутанные вопросы стратегии, часто портил дело и дорого платил за свои ошибки» [147] . К тому же шведы не позаботились о должном тыловом обеспечении своей армии в суровой и бедной финской местности, и ей скоро стало не хватать амуниции, продовольствия, тёплой одежды, а также корма для лошадей, в тощей государственной казне денег было лишь не более чем на год военных действий, российский флот оказался совершенно не таким слабым, как считалось, среди шведских офицеров было полно откровенных русских шпионов, которые сдавали нам чуть ли не все планы своего собственного короля, а вскоре среди них и вовсе вспыхнул мятеж – прямо в Финляндии: недовольство войной было велико. В общем, Густав III достаточно быстро увязает среди финских озёр да болот, вместо форсированного марша на Санкт-Петербург принимается осаждать русские приграничные крепости, и война теряет свою динамику.

Для Екатерины всё это оказывается просто даром божьим. Ведь свои основные силы она двинула против турок, в том числе и значительную часть Балтийского флота. Вот как оценивал состояние русской обороны в Прибалтике бывший новгородский губернатор граф Яков Сиверс в конфиденциальном письме своей повелительнице-императрице, направленном ей буквально одновременно с предъявлением шведского ультиматума: «Ваша особа, ваша столица, ваша империя находятся в величайшей опасности /…/. Ваше Величество, вы, как я полагаю, имеете войска лишь для обороны: они уменьшены ещё гарнизонами в Выборге, Фридрихсгаме и Кексгольме. /…/ гарнизоны их никуда не годятся. /…/ флот Вашего Величества займёт крепкое положение для прикрытия Кронштадта и Невы. Балтийское море останется поэтому открытым, доступным неприятелю. /…/ Везде можно сделать десант безо всякого сопротивления. [У нас] даже нет надлежащих сигнальных снарядов, чтобы дать знать заблаговременно о приближении неприятеля. Несколько тысяч человек будут [поэтому] в состоянии» угрожать «городам сожжением /…/. Гарнизонные войска состоят из инвалидов, которые тридцать лет /…/ не имели в руках оружия, и из которых лучшие умеют только косить сено. /…/ Для меня крайне прискорбно объявить Вашему Величеству, что в случае высадки семи или восьми тысяч человек шведов, они займут обе провинции [имеется в виду Эстляндия и Лифляндия, то есть примерно современные Эстония и Латвия] с их укреплёнными городами в продолжение трёх недель» [148] и т. д. Ему вторит французский эмигрант на русской службе Александр-Луи Андро де Ланжерон, предпочитавший именоваться в России Александром Фёдоровичем: «Случайности этой войны и положение Петербурга были таковы, что шведский король мог явиться туда без большого риска /…/. Он мог быстро пройти те сорок вёрст [149] , которые отделяли его от столицы; мог даже высадить свою пехоту /…/, потому что императрица выставила против него лишь половину того войска, которым он располагал, и если даже предположить, что ему не удалось бы перейти Неву, то он мог обстреливать дворец императрицы с противоположного берега» [150] . К этому следует добавить, что русский главнокомандующий «на шведском фронте» генерал-аншеф граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин [151] военными дарованиями не блистал, доверием императрицы не пользовался и позднее, в 1790 году был заменён на генерал-аншефа графа Ивана Петровича Салтыкова [152] . Немудрено, что Екатерина в первые недели войны ложилась спать со своими драгоценностями в кармане, а в Царском Селе (по слухам) по её приказанию постоянно стояли наготове сто шестьдесят (по другим данным – 500 [153] ) лошадей [154] на случай необходимости срочного переезда императорского двора в Москву. 20 июля она писала: «Петербург теперь имеет вид места сражения, да и я сама живу как будто в главной квартире [то есть в штабе при армии]» [155] . Впрочем, сдаваться она не собиралась, о чём свидетельствуют следующие её слова (сказанные, правда, уже после войны): «Отступив от Петербурга, я дала бы битву близ Новгорода, затем близ Москвы, затем у Казани, затем у Астрахани, а затем мы бы ещё увидели. Думаете ли вы, что король мог бы следовать за мною туда?» [156]

Но постепенно война начинает носить позиционный характер, угроза Санкт-Петербургу практически сходит на нет, военные действия ведутся с переменным успехом, и всё идёт к развязке, которой волею Судьбы и станет Второе Роченсальмское сражение. Но сначала было Первое.

В этих обеих морских баталиях русским флотом командовал уже упомянутый мною принц Шарль Анри или Карл Генрих (как, на немецкий манер, его предпочитали звать в России) Нассау-Зиген. Познакомимся же с ним поближе.

Будущий адмирал русского флота принадлежал, как считалось, к одному из старейших, знатнейших и влиятельнейших родов Европы – княжеского дома Священной Римской империи, который назывался Нассау и вёл своё начало аж с XII века. Один представитель этого рода, между прочим, является сегодня королём Голландии (хоть и называется принцем), а второй – главой маленького европейского государства с гордым названием Великое Герцогство Люксембург [157] .

Я не случайно употребил в отношении нашего героя выражение «как считалось». Дело в том, что его прадед был двадцать третьим (!) ребёнком знатного правителя двух герцогств (Лимбург и Верхний Гельдерн) [158] , которые сегодня в основном находятся на территории Голландии. Мальчик, которого назвали Иммануил Игнатий, родился от третьего брака, и его папа, обладавший к тому моменту уже страшным количеством наследников, записал в соответствующий брачный контракт, что все дети, которые родит ему третья жена, ни его фамилию, ни титула принцев носить не будут (и правильно сделал: она родила ему десятерых). Так Иммануил Игнатий стал бароном де Рено.

Однако после смерти отца одиннадцатилетний барон самовольно присваивает себе имя – а заодно и герб – знатного рода и, несмотря на возражения своих многочисленных сводных братьев, начинает величать себя Нассау-Зигеном. В 1711 году, в возрасте 23 лет, он женится. Брак, однако, оказывается непрочным, жена ему изменяет, и всё заканчивается заключением её под арест в монастырь (за супружескую неверность), а потом, в 1716 году, и разводом. Но через шесть лет супруги сходятся вновь, и в октябре того же года на свет появляется мальчик, которого назвали Максимиллианом Вильямом Адольфом. Отец поначалу признаёт его своим сыном, но незадолго до своей смерти объявляет, что жена ему этого ребёнка нагуляла. А через одиннадцать лет, после длительных судебных разбирательств, император Священной Римской империи (в чью компетенцию входили такие вопросы) окончательно признаёт Максимиллиана Вильяма Адольфа незаконнорожденным [159] . К тому времени у него уже был двухлетний сын – герой моего рассказа.

Так что, как видите, никаким принцем будущий русский адмирал не был, да и фамилию Нассау-Зигенов носил, скажем так, не совсем законно (это право было признано за ним лишь во Франции [160] ) – что, правда, совершенно не мешало ему всю жизнь страшно гордиться и кичиться своим высоким происхождением.

По своему образу жизни Шарль Анри был типичным искателем приключений. Он родился в Париже, в 15 лет поступил добровольцем во французскую армию, участвовал в Семилетней войне (1756–1763), дослужился до капитана. В 1766 году он бросает военную службу и отбывает в кругосветное плавание под командованием знаменитого французского путешественника Луи Антуана де Бугенвиля (поговаривали, что таким образом отставной капитан, живший на широкую ногу, решил улизнуть от своих кредиторов). В ходе этой экспедиции он зарекомендовывает себя как отважный и неутомимый человек, любящий морскую службу и обладающий к тому же дипломатическими способностями (а на островах Таити успевает даже соблазнить жену местного вождя). По возвращении во Францию он устремляется в очередное путешествие, на этот раз в Центральную Африку, причём вкладывает в неё немалые собственные средства [161] . А потом решает продолжить военную карьеру, воюет сначала вновь во французской армии, затем переходит в испанскую, храбро сражается при штурме английской крепости Гибралтар, чудом остаётся в живых после взрыва пороха на корабле, на котором он находился, и в награду за свои заслуги получает от испанского короля титул гранда первого класса (что, помимо прочего, даёт ему право говорить с королём, не снимая головного убора), а также генеральский чин и товаров на три миллиона реалов [162] (все вырученные за них деньги идут в уплату его долгов [163] – Шарль Анри был в этом деле большой мастак). Где-то в это время за ним закрепляется прозвище «анвалнерабль» (invuln'erable), то есть неуязвимый, которое полностью оправдает себя: за всю свою полную приключений и сражений жизнь он ни разу не был даже ранен.

В 1779 году Шарль Анри женится и становится по-настоящему богатым человеком. Его жена, польская княгиня Каролина Сангушко – обладательница обширных владений, женщина красивая и умная – знакомит его с польским королём Станиславом Августом Понятовским, который присутствует на их свадьбе. Этот брак оказывается удачным, супруги любят друг друга, жена чрезвычайно гордится своим мужем, а он в периоды отъездов пишет ей длинные нежные письма. Интересно, что эта пара была хорошо знакома со знаменитым французским драматургом Пьером-Огюстеном Кароном де Бомарше (который, кстати, не только сочинял пьесы, но и занимался контрабандными поставками в Северную Америку французского оружия, делая это с ведома своего правительства [164] ). Так вот Каролина, несмотря на своё богатство, часто занимала у Бомарше деньги, причём в своих письмах писала его фамилию неправильно: Бонмарше (Bonmarch'e, что по-французски означает «дешёвка»). Но тот на неё не обижался, деньги – и немалые – регулярно давал и даже шутливо предостерегал её мужа, когда тот отправился в испанскую армию на войну: «Только смотрите, чтобы Вас не убили!» [165] .

Принц Шарль Анри Николя Отон де (Карл Генрих Николай Отто фон) Нассау-Зиген (1743–1808)

Расходы Шарля Анри продолжают расти, он всё больше влезает в долги и в один прекрасный день вновь решает укрыться от кредиторов, на этот раз на родине жены, в Польше, где Станислав Август предоставляет ему польское дворянство и подданство. Здесь его траты принимают уже форму совершеннейших причуд. Так, выехав как-то ненадолго в Вену, он велит привезти себе туда из Варшавы любимую лошадь в повозке, чтобы не устала [166] ! Можно представить себе, сколько это стоило…