Диана виновато потупилась. Следующие несколько минут она занималась тем, что пыталась уложить в голове поступившую информацию. То ли от убедительности рассказчиков, то ли от помутнения рассудка, она ни на секунду не подвергала ее сомнению. Только когда Костя с совсем не по-детски тяжелым вздохом опустился на скамью напротив, она вышла из оцепенения.

– Вот так, молодец, – негромко приговаривала Тина, поддерживая у Пашиных губ стакан с какао. – Ты у нас сильный, ты справляешься. Уже легче, правда? Ты пей-пей…

– Тина, – странно изменившимся голосом окликнул ее Костя, сосредоточенно разглядывая алюминиевую ложку со следами сгибов. – Эт'само…Мы одни. Повторяю, мы одни. Никто сейчас в столовую не вошел. Совсем никто.

Диана непонимающе подняла голову. Неестественно глядя прямо перед собой, ребята вылезли из-за стола и, как по команде, двинулись в сторону кухни.

– А давайте поиграем, – с нажимом проговорила Тина и пихнула Диану локтем, проходя мимо. – Видите – под потолком штукатурка осыпалась? Мне кажется, это пятно похоже на…

Со стороны входа раздался тяжелый хрип. Диана рефлекторно повернула голову. В ее сторону, согнувшись почти пополам, двигался еще один подросток. Но этот разительно отличался от остальных.

Его синюшно-белая кожа блестела, как воск, еще сильнее выделяя черные с красным провалы глаз и открытого рта, из которого, оставляя темную дорожку на полу, стекала слегка пузырящаяся черная жижа. При движении он ритмично содрогался и прерывисто хрипел – казалось, что он уже очень долго переживает сильнейший приступ рвоты.

– На котенка, – отрывисто подсказал Костя, нарочно шмыгнув погромче.

– Б-без хв-воста, – кивнул Паша. – Д-давай с-с-с нами, Д-д-д…

– Кто это? – спросила Диана, наконец поднявшись. – Ему плохо?

– Здесь. Никого. Нет, – отчеканила Тина. – Позже все объясним. А сейчас иди сюда и поиграй с нами.

Девочка перевела непонимающий взгляд на странного изгоя. Тот уже подошел достаточно близко, чтобы его хрип пробирал сильнее, чем скрип пенопласта по стеклу. Но еще больше пробирал его взгляд. Наполненный нечеловеческой ненавистью взгляд бездонных черных глаз с полностью залитыми кровью белками.

– Если бы здесь кто-то был бы, – осторожно, подбирая слова, проговорил Костя, с мольбой скосив глаза на Диану. – Он бы ушел, если бы его эт' само…не замечали.

Паша сглотнул и сделал шаг назад, пытаясь вслепую нашарить руку проблемной гостьи, но та отстранилась и упрямо топнула ногой:

– Так нельзя! Ему больно!

– Д-диана… – Паша сделал еще шаг, но опоздал – бледный мальчик добрался до нее первым.

Хрип резко оборвался и в комнате воцарилась тишина. Тина осторожно обернулась и выругалась шепотом.

Кроме них троих в столовой никого не было.

***

Холодно. Холодный белый свет мучительно режет глаза. Холодная белая подушка, холодная белая простыня, холодная белая стенка, твердая, как стиснутые до скрипа зубы. А где-то глубоко в животе – единственный, кажется, во всем мире источник жара. Как будто кто-то залез туда раскаленной докрасна кочергой и пытается намотать на нее кишечник. Стон сквозь зубы – никто не слышит. Никто не хочет слышать. Никто не придет. Никогда.

Пробел в помутненном сознании милосердно выдернул Диану из кошмара. Она скатилась с койки и скорчилась на полу, держась за живот. Боль. Оказывается, она не знала ее и наполовину.

Прочь – хоть на четвереньках, хоть ползком – прочь от этого ледяного света, бьющего с потолка. Коридор. Сестринский пост. Безликая фигура занята какими-то бумагами. Холодная белая фигура.

– Я не могу выписывать лекарства, – раздраженно говорит она уже в тысячный, миллионный, миллиардный раз. – Доктор будет завтра в одиннадцать. Иди в палату.

Хочется кричать на эту фигуру, хочется бить ее кулаком. Но тело скручивает приступ рвоты. Он продолжается, хотя желудок давно уже пуст. Он продолжается, не давая вдохнуть. Последний воздух с хрипом выходит из легких…или этот хрип слышится где-то сзади? Неважно. Это одно и то же. А фигуры больше нет. Вместо нее перед глазами стена. Холодная. Белая.

Холодно. Холодный белый свет мучительно режет глаза. Холодная белая подушка, холодная белая простыня, холодная белая стенка, безразличная, как и положено камню. В животе проворачивается невидимый нож. Белый. Горячий. Стон сквозь зубы – никто не слышит. Никто не хочет слышать. Никто не придет. Никогда.

Пробел. Она снова в коридоре. Мимо проносятся размытые тени. Они говорят, смеются, они живут. Они ничего не могут сделать. Они не хотят ничего сделать. Будь они прокляты за то, что живут. Будь они прокляты.