– Я не могу сегодня, – пролепетала она. – Может, в другой раз.

– Когда? – допытывался Стас.

– Не знаю… не сегодня… Много дел… я…

– Какие у тебя дела, скажи мне, дорогуша ты моя?! – во дворик вышел дядя Жора. – Ты ври, да не завирайся. Дела у ней сегодня. Деловитая какая. Опять весь вечер на диване с книжкой глупой просидишь, сопли розовые на кулак размазывать станешь. Тебя человек в кино приглашает, билеты уже куплены, чего ты хорохоришься, зануда?

– Дядь Жор, я сам, – сказал Стас.

– Да погоди ты! – отмахнулся старый грузчик. – Тоже мне, сам с усам. Молодежь, так вас растак, я в ваши годы гулял с утра до ночи, а вы… Гнилое поколение! – дядя Жора скрылся за обшарпанной дверью.

Не прошло и минуты, как он вернулся обратно. Пнул ногой проходившего мимо Кота – и сильно ведь пнул – подошел к падчерице, зло, выкрикнув:

– Учти, дурында, я все твои романчики любовные в мусоропровод выброшу. Вот! Так и знай, между прочим. А ты, – он ощутимо хлопнул Стаса по спине. – Слюнтяй ты, Стасик. Мямлишь, как баба, слушать противно. Молодёжь, – повторил старик с отвращением на морщинистом лице. И ушел, громко хлопнув дверью.

Повисла пауза. Стас смотрел на Карину, Карина наблюдала, как Кот облизывал бок, куда пришелся сильный удар.

– Билеты пропадут, – сказал наконец Стас.

– Сегодня не могу, – Карина развернулась, забежав в подсобку.

Стас громко выругался, схватил деревянный ящик, занес его над головой, швырнув на землю. Второй ящик он пнул ногой, третий полетел в стену, четвертый едва не угодил в выскочившую из двери Тоню.

– О-ой! Стас, ты обалдел совсем? Чего творишь?

– Извини, – буркнул он, сунув руки в карманы.

– Извини, – передразнила Тоня. – Чуть голову мне не снёс. Что случилось?

– Да идите вы все. Надоели! Достали! – в сердцах крикнул Стас, скрывшись за воротами.

– Что с ним? – Тоня нагнулась к Коту. – Мурзик, на кого он взъелся?

Кот мяукнул. Тоня потрепала его за ухом.

Напрасно многие полагали, что Тоне живется безбоязненно, с налетом легкой беззаботности, присущей некоторым одиноким людям. А чего, частенько ворчал дядя Жора, Тонька открытая, веселая, не унывает: всё у неё хи-хи да ха-ха. Одним словом – свободная и счастливая. Такие толстушки-хохотушки до ста лет живут, горя не знают.

И никому невдомек было, что хлебнула Антонина достаточно горя, и билось у неё в груди не сердце, а отчаянье, и порой накатывала свирепыми мутными волнами такая тоска, что жить попросту не хотелось. И ревела ночами хохотушка Тоня в подушку, сжимала в кулаках простынь. Но печаль её не таяла, напротив, с каждым разом, обрастая все новым и новым слоем грустинок (и те были, словно маленькие чешуйки), разрасталась, каменела и несла в себе разрушительное одиночество.

Несколько лет назад в автокатастрофе погиб любимый муж Ярослав. Тот, с которым прожила долгих (теперь они казались мигом) пятнадцать лет; тот, которого любила больше, чем любила себя. С Ярославом в бездну ушла частичка Тониной души. Муж погиб, погибла и Тоня.

А веселость и смех… Что ж, обыкновенная маска, не позволяющая окончательно поддаться беспощадной серой будничности.

…В пятницу вечером Тоня вышла на задний дворик с большой клетчатой сумкой, замызганной и пропахшей прелым картофелем. Поставив сумку на щит, сбитый из досок, Тоня, озираясь по сторонам, стала звать Мурзика.

Кот сидел на самой вершине возведенной из картонных коробок горы. Местечко считалось удачным, сверху открывался прекрасный обзор, и задний дворик был как на ладони. Кот растягивался на коробке и царственно охватывал взглядом небольшую территорию, свою личную территорию, где теперь всюду главенствовал его особый кошачий запах, неуловимый людьми, но кричащий о многом любому забредшему по ошибке или по злому умыслу бродячему собрату.

Итак, Кот лежал наверху и смотрел на Тоню. Некоторое время он сохранял спокойствие, подергивал усами, соображая, зачем понадобился хохотушке Тоне перед самым закрытием магазина. И ещё сбивала с толку клетчатая сумка, небрежно брошенная на дощатый щит. Сверху Коту показалось, сумка на миг ожила, зашевелилась и ухмыльнулась раскрытой пастью, обрамленной старой черной молнией со сломанными замками на концах. Сумка отпугивала Кота, он ей не доверял, а так как сумку принесла сюда Тона, то и к ней сейчас было минимум доверия.

– Мурзик, – торопливо выговаривала Антонина, заглядывая под ящики и коробки. – Мурзик-Мурзик-Мурзик…

На заднем дворике появилась Карина. Кивнув Тоне, девушка подошла к выходу, но, не успев дотянуться до дверной ручки, остановилась. Продавщицы начали переговариваться. Тоня выглядела растерянной и смущенной, пожимала плечами, зовя Кота чужим именем, Карина бесцветно улыбалась, поправляла на плече ремешок маленькой сумочки, часто прикладывая ко рту сжатый в ладони носовой платок.

– А что за спешка, Тонь? – спросила Карина и наконец толкнула дверь. – Не сегодня, так завтра.