Перед рождеством, нагулявшись на стороне, Петр воротился домой.

К тому времени Москву сковали лютые морозы, и он вынужденно сидел дома, очевидно, и сам, в очередной раз устав от своих приятелей.

Проходя мимо дверей его комнаты, Александра Васильевна теперь все чаще видела склоненную голову сына, что-то быстро записывающего в ненавистную ей ту самую «стихоплётную» синюю тетрадку. Но теперь она напротив, с облегчением вздыхала при взгляде на эту самую тетрадку, и незаметно суеверно сплевывала через плечо, трижды стучала по дереву, крестилась, а потом подкравшись к нему со спины, незаметно крестила непутевого сына. Бедная мать смирилась с стихоплетством, и теперь даже надеялась, что это «пустяковое» занятие отвадит Петрушу от пьяных загулов.

После масленицы она отправилась с Гаврилой Андреевичем по срочному семейному делу в Тулу. Там должно было состояться судебное заседание о разделе наследства её бездетного старшего брата.

Пока матери не было, Пётр отбил молотком замок на новом дубовом сейфе в её комнате, и вытащил оттуда все имеющиеся деньги и ценные бумаги: вексельных бланков на 14 тысяч рублей, процентных бумаг на 12 тысяч рублей, в числе которых 7 банковских билетов на предъявителя по 500 рублей каждый. А также 12 билетов внутреннего с выигрышем займа. Деньги в количестве семи тысяч рублей лежали перевязанными в двух пухлых пачках. С похищенными деньгами Пётр скрылся из дома в неизвестном направлении.

Когда Александра Васильевна вернулась из Тулы и обнаружила развороченный новый сейф и пропажу денег, её чуть не хватил удар. Купчиха не могла поверить, что сын так подло мог поступить. Сгоряча она обвинила в случившемся Лукьяновну, прогнав со двора. Однако, уже на следующий день, опомнилась и послала за Лукьяновной мальчика. Когда та пришла, купчиха призвала всех домочадцев к себе и провела собственное расследование. Она выслушала каждого из них по очереди, заглянула каждому в глаза, и убедилась, что своровал деньги сын Пётр.

И как только она это поняла, её как будто окатило ледяной водой. Сердце матери как будто закаменело. Обняв Лукьяновну, она попросила у той прощения. Затем, приказав всем работникам уйти, обессилено опустилась перед иконостасом на колени и отчаянно зарыдала. А когда поднялась с колен, твердо поклялась перед иконами, что с этого самого дня ноги Петра больше в доме её не будет….

В тот 1868 год, уже в начале мая, выехав из шумной Москвы, Ухтомцевы были в своем доме в деревне Дуброво Владимирской губернии. Цвели черемухи и вишни. Над деревьями летали шмели, и пригревало солнце. И цветущий сад окружающий дом, стал похожий на рай.

За окнами этого рая, в Петербурге и Москве, в больших и малых городах прокатывались волны рабочих выступлений, которые заканчивались вооруженными столкновениями с полицией и тревожными заголовками в газетах. Неспокойно было и на бескрайних российских деревенских просторах.

Многие дворянские поместья тогда разорялись в силу экономических причин. Помещики, не сумевшие перевести хозяйство на новые капиталистические рельсы, пополняли ряды мелких чиновников. Бывшие дворяне закладывали и распродавали отцовские земли и поместья, уезжая в крупные города. Их поместья и земли скупали новые деловые и предприимчивые люди, поднявшиеся с низов из торговой среды, из купцов и бывших крестьян, обладавшие острым умом и хищнической цепкой хваткой. К которым принадлежал и бывший купец, а ныне фабрикант и миллионер Иван Кузьмич Ухтомцев.

Кое-где в губерниях крестьяне требовали справедливого дележа помещичьих земель и, хотя помещики и дельцы, скупавшие землю, вполне могли опираться на помощь земского начальства и старост крестьянских общин, все чаще для подавления разрозненных крестьянских выступлений, использовались жандармы.

Но все эти перипетии бушующего житейского моря сейчас были так далеки от цветущего сада и хутора Ухтомцева, что их хозяину не хотелось о них даже и думать.

Ухтомцевы в своем райском саду были отгорожены от всяческих внешних невзгод. На десятки верст от хозяйского дома простирались широкие и ровные поля, перемежающиеся густыми лесами. Вековые дубы, вросшие в землю крепкими корневищами, стройные сосны и кудрявые белоствольные березы создавали неповторимую картину. Леса тянулись вдоль всего побережья полноводной реки Клязьмы, огибая кудрявым полукружьем разбросанные вокруг многочисленные деревеньки, большие и малые. Из этих деревень к ним приходили наниматься на поденную работу крестьяне. В соседней деревне, на открытом взгорке возвышалась церковь, блистая на солнце золотыми куполами. И когда ее колокол призывно звонил, приглашая на службу, а ее задумчиво-радостный гул разносился далеко по окрестностям, то его отзвуки слышались и в доме Ухтомцевых.

Собственная ткацкая фабрика и кирпичный завод, небольшой поселок с рабочими придавали в глазах хозяев окружающему пейзажу особенную и суровую прелесть.

Добившись от мужа разрешения на переделку старого, но ещё прочного дедовского дома, Ольга Андреевна с азартом засучила рукава. Уж, так ей хотелось поскорей все переделать и облагородить: придать дому модный дворянский вид, который она уже давно задумала, разглядывая различные журналы.

Для строительства из Петербурга выписали дорогого архитектора, который привез с собой солидный толстый портфель, с торчащими из него свернутыми рулонами эскизов и чертежей. Ольга Андреевна основательно засела с архитектором за привезенные проекты. Тщательно изучила все и просмотрела. Но не все планы ей удалось осуществить, так как по поводу некоторых изменений снискала она непонимание и недоверие мужа. После горячих словесных баталий решили старый дедов дом не трогать, в память об основателе рода Арсении Ухтомцеве, и использовать его, как контору и флигель для дворовых. А чтобы не портил вида главного дома, решено было выстроить перед ним еще один новый дом на дворянский манер из белого кирпича, который обжигался на собственном кирпичном заводе.

Архитектор прожил в хозяйском доме две недели, пока решался грандиозный по замыслу проект, но и этого хватило с лихвой. Все время между супругами не прекращались жаркие дебаты, споры и обсуждения, в которые были вовлечены все, включая детей. И бедный архитектор чувствовал себя песчинкой, попавшей между молотом и наковальней, не решаясь встать ни на чью сторону.

Когда же обсуждение проекта завершилось, он с облегчением перекрестился на образа, схватил свой портфель и дал дёру из шумного имения, перед этим попросив радушных хозяев незамедлительно предоставить ему экипаж и, напрочь, отказавшись погостить ещё.