Анна Семеновна о «недогреве» была явно осведомлена, и к наплыву посетителей успела морально подготовиться, однако, увидев на пороге меня, она до того растерялась, что мигом позабыла формулу универсального отпора для нежелательных гостей.

Если в первый месяц своего появления в общаге, я считалась чем-то вроде местной достопримечательности, в последнее время на меня вообще перестали обращать внимание. К моему постоянному проживанию на кухне у тетки Василисы соседи привыкли, как к неизбежному злу, а, учитывая, что оно в одинаковой степени никому не причиняло ни пользы, ни вреда, большая часть жильцов окончательно потеряла ко мне интерес. С Зубаревыми я сохраняла стойкий нейтралитет, и, по-моему, супруги даже испытывали некоторую симпатию к одной единственной соседке, не помышляющей претендовать на душевую кабину. Поэтому, когда я робко озвучила Анне Семеновне свою просьбу, ее глаза наполнились таким выразительным немым укором, что я всерьез ожидала услышать что-то в стиле «И ты, Брут!».

Воспроизводить бессмертное высказывание Гая Юлия Цезаря мадам Зубарева, конечно, не стала, но ее кислая, будто перебродившее вино, физиономия оказалась красноречивее любых исторических цитат. Тем не менее эффект внезапности себя полностью оправдал, и в свою родную кухню я вернулась с неповторимым ощущением свежести и чистоты, несколько омраченным завистливыми взглядами Нюрки и недавно проснувшейся тетки.

На объединенные ключевой фразой «Где шлялась?» вопросы я отвечала рассеянно и односложно. Мои мысли витали совсем в иной плоскости, и как бы я не старалась сосредоточиться на смысловой нагрузке теткиной брани, удавалось мне это достаточно слабо. В конце концов, тетка устала разговаривать с пустотой и оставила меня в покое, а я молча дождалась, пока высохнут волосы и отправилась тратить свои скудные сбережения в одежный магазин.

Я толком не отдавала себе отчета, зачем я все это делаю. Логики в моих поступках не было абсолютно, и сей прискорбный факт, я как ни странно, великолепно осознавала. Вместо того, чтобы в следующем месяце целиком рассчитаться с теткой Василисой за стоматологию, я потратила деньги на обновление гардероба, причем вещи я купила совершенно непригодные для каких-либо иных целей помимо вечернего похода в «Рубенс». Когда двигающее мной буйное помешательство заставило меня также приобрести себе модельные туфли на каблуке, мне стало по-настоящему страшно. Я однозначно сошла с ума, и самое ужасное, что это пограничное состояние мне безумно нравилось. Я словно вновь вернулась в догероиновые времена – светлые и беззаботные годы под крылышком заботливых родителей, и вдруг поняла, что за такое невероятное удовольствие не грех и заплатить, притом заплатить честно заработанными своим трудом деньгами. К сожалению, моими последними деньгами. Что ж, сходить в «Рубенс» и умереть, причем, умереть либо от голода, либо от по-мужски тяжелой руки тетки Василисы.

Во имя своей хотя бы частичной реабилитации я по возвращении домой разгребла посудные завалы в мойке. На фоне закопченных сковородок радужное настроение у меня довольно быстро поблекло, но возбужденное предвкушение неминуемого чуда никуда не делось. И пусть все вокруг думают, что выход в свет для меня –это прогуляться до «ямы» и обратно. Еще недавно все так и было, но пришла пора менять привычки и рушить стереотипы. Сегодня вечером я иду в элитное заведение встречаться с отпрыском строительного магната, и невзирая на то, что среди тамошней публики я буду выглядеть не более уместно, чем свинячье рыло в калашном ряду, я это, черт возьми, сделаю. Осталось теперь понять, на кой оно мне вообще нужно?

К сожалению, на протяжении всего дня мне было явно не до ретроспективного анализа, и события прошедшей ночи до сих пор представляли собой размытое пятно в моей памяти. А ведь как здорово все начиналось: изобличила бы злостного вредителя и, быть может, Степановна задумалась бы о премировании незаменимого сотрудника. И что получилось в итоге? Маловразумительные рисунки на стекле и последовавший за прикосновением к ним сдвиг по фазе. А еще несовершеннолетний вандал с сомнительными претензиями не только на паранормальные способности, но на умение диагностировать их наличие у мимо проходящих лиц.

Помнится, Потапыч говорил, что рецидив может запросто начаться с таких вот «обострений», когда воспоминания о героине принимают почти осязаемую форму, и любая мелочь может косвенно спровоцировать срыв. Никогда ранее я не чувствовала этого так отчетливо и явно, как сейчас, и никогда ранее я не была столь твердо нацелена на борьбу со своими демонами. Теперь я поняла, зачем я согласилась пойти на встречу с Айком и растратила все свои сбережения, дабы не ударить перед ним мордой в грязь – я втайне надеялась, что он вновь покажет мне тот путь к блаженству, по которому я вчерашней ночью сделала всего несколько шагов, но эти шаги в отличие от мыслей о героине совсем не показались мне спуском в пропасть. Идиотизм ситуации усугублялся еще и тем, что Айк ни сном ни духом не ведал об истинных предпосылках моего нездорового интереса к его причудливым измышлениям и, наверное, искренне верил, что я всего лишь не устояла перед его непреодолимым личным обаянием.

До наступления часа икс я выкурила столько сигарет, что под вечер у меня начала ощутимо кружиться голова, а кухня насквозь пропиталась едким табачным дымом. Не знаю, удалось ли мне ввести в заблуждение тетку Василису, но в течение дня я столько раз повторяла, что собираюсь в гости к благоприобретенной на общественных работах подруге, что в итоге сама начала принимать эту белиберду за чистую правду. Изначально я чуть было не ввернула модное ныне словечко «корпоратив», но потом вовремя сообразила, что применительно к субботним посиделкам всю неделю усиленно орудующих вениками и метлами баб, использовать подобные речевые изыски все же не стоит.

Я честно пыталась подремать пару часиков, и даже разложила для этого свой матрас, но сон целенаправленно обходил меня десятой дорогой, и запланированное на отдых время я провела, тупо глядя в густо побеленный потолок с кое-где осыпавшимися кусками известки. Зато мне повезло сразу по двум позициям: во-первых, мои обновки остались незамеченными как развалившейся перед телевизором теткой, так и ускакавшей в неизвестном направлении Нюркой, а во-вторых, послеобеденная жара сменилась вечерней прохладой, и длинный рукав ни у кого не вызывал ненужных подозрений.