– У меня к Вам очень большая просьба.

Я, двадцатичетырёхлетний молодой папаша, которого все называли на «ты», так как я был намного моложе самого молодого работника в нашей лаборатории, и вдруг самый большой наш начальник просит меня о чем – то и на «Вы».

– Не смогли бы Вы при удобном случае попросить своего дядю, чтобы он как – то повлиял на поставщиков? Пусть нам не задерживают или хотя бы снизят план. Ну не успеваем мы, а там (он опять показал на потолок) требуют и в любой момент могут дать по шапке.

Пообещав похлопотать, я ушёл на своё рабочее место. Ещё несколько месяцев я ходил на работу, как родственник большого начальника, а потом у нас поменялся график работы, и первым поездом метро я, конечно, бы попал на работу, но из дома мне нужно было больше получаса ехать на автобусе, а первый автобус шёл гораздо позже, и я начал опаздывать на час. Это не нравилось ни мне, ни моему начальству, и я уволился.

– Это не по – человечески и антипартийно менять все время место работы! – кричала мне тёща при первой же встрече. Ты летун, а Родина таких не любит.

На ответ, что я не партийный и уже скоро выйду из комсомольского возраста, сделал её ещё агрессивней ко мне. В общем, тёща была не такой грозной. Она больше хотела ей казаться. Она всегда считала, что настоящий советский человек должен быть в авангарде идущих вперёд, а такие, как я, не только тормозят, но и стараются сбить с истинного пути. Вот пример – её дочка. Прекрасная девочка, но как только связалась со мной, так просто выбилась из сил, пошла по кривой антисоветской дорожке и если бы не ребёнок, то, скорее всего, написала бы на меня донос в КГБ. Так что я до сих пор ей благодарен, что не попал по пятьдесят восьмой статье и какому бы ещё пункту как враг народа, хотя она всегда считала меня таким. Она говорила, что у меня нет сердца, так как я не люблю индийские фильмы с их песнями и танцами. Она их обожала и ещё не пропускала ни одного заседания Верховного Совета СССР. Когда шёл показ этого сборища по телевидению, то в квартире должна была наступить полная тишина. И только голос тёщи перед телевизором комментировал. «Все правильно говорит, так надо», а если говорил его оппонент, то тёща соглашалась и с ним. Все происходило как в настоящем еврейском анекдоте: двое спорящих пришли к раббаю, чтобы тот разрешил спор. Когда один из них сказал свою версию, то ребе ответил, что он прав. Тогда второй высказал свою версию, и ребе сказал, что и он прав. Тут сказала жена раббая.

– Но ведь так не бывает, чтобы оба спорящих были правы.

– И ты, Сара, права, – ответил раббай.

Аналогию можно было провести и с моей тёщей, она поддерживал всех, а главное, линию партии. Если бы партия приказала выявить всех евреев, то тёща бы даже не задумывалась, и я бы был в первых рядах, а если бы возвысить, то я был бы вторым после Бога.

Следующая моя работа была очень хорошей: живой и интересной, недалеко от дома. Я попал работать начальником телефонного узла на одно из московских энергетических предприятий. Даже так получилось, что во время перевыборного комсомольского собрания, один из моих друзей стал главным комсомольцем, а я попал в бюро комсомола. Правда, занимался не идеологией, а культурно – массовой работой: вёл дискотеки и прочие развлекательные мероприятия. Все было замечательно, все были довольны. Я неплохо зарабатывал, и моя семья почти не пользовалась помощью могущественного тестя. Пока у меня не начались неприятности.

В то время на каждом предприятии было общество трезвости, в которое в обязательном порядке должно было входить все руководство предприятия, включая директора, партийного и профсоюзного боссов, ну и, конечно, комсомол. Куда же без него? Все было у нас, кроме… комсомола. Ну не хотел мой друг Саша, наш комсомольский вожак, вступать в это общество. Никакими уговорами его туда затащить было невозможно, и тогда решили попытаться затащить меня, ну а он, как друг, пойдёт за мной. Так мы оказались на ковре у директора в кабинете, когда там заседало всё руководство.

– Ну как вы, ребята, не решились ещё вступить в наши ряды? – спросил партийный босс.

– Грешен я, – вдруг сказал Саша. – Грешен. У меня привычка пить шампанское на Новый Год, и так как во мне течёт кавказская кровь, то и немного красного вина под шашлык люблю. Считаю, что я не достоин быть в ваших рядах трезвенников.

Тут директор негромким голосом говорит.

– Саша, дорогой. Партия приказала вступить в общество, и мы должны подчиниться. Вот ты комсомолец и кандидат в члены КПСС, и тоже должен подчиниться директивам партии. Никто не заставляет тебя не пить совсем. Все мы любим выпить. Вот ты красное вино, а мы все иногда и водочку, и коньячок себе позволяем. Главное, чтобы народ верил, что все мы трезвенники, и поэтому нужно вступить, чтобы нас поддержать и подать пример другим комсомольцам. Видишь. твой друг слушает и молчит. Сразу видно, что он согласен с нами.

А дальше произошло то, что я сам от себя не ожидал. Меня, как Остапа Бендера, понесло.

– Я не молчу. Я собираюсь с духом, чтобы высказать вам все, что я думаю по этому поводу. Вот вы все считаете себя коммунистами и выполняете директивы партии. Но какие же вы коммунисты, если втихую пьёте и не стесняетесь говорить об этом, и нас заставляете врать молодёжи, что вы не пьёте? О какой партийной совести можно говорить, если все простой обман. Я принципиально не хочу быть с вами в одном обществе и начну войну с враньём.

Выпалив это все, я выскочил из кабинета директора. Вслед за мной выскочил Сашка со словами: «Ты что, офигел? Такие вещи говорить всему этому кодлу? Они же тебя завтра выгонят с работы и меня вместе c тобой».

– Ничего не будет. По какой формулировке они меня выгонят, что я нашёл тайных алкоголиков в рядах общества трезвости или за то, что я захотел быть честным?

Ничего не было, но каким – то образом об этом узнали тесть и тёща. Возможно, с ними поделилась и жена, которой я рассказал о происшествии. Опять меня вызвали на семейный ковёр, и тут уже речь держал мой номенклатурный тесть.