От неожиданности у него закружилась голова. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что между его видением и тем, о чем говорила девушка, не было никакой связи. «Вот, блин, басня! – подумал он, переводя дыхание. – Нервишки пошаливают. Шаля-ат нервишки…»

– Не очень. И почему сразу «подсел»? Я что, похож на наркомана?

– А я что, не похожа на Мону Лизу? – с вызовом спросила длинноволосая.

– Нет, – ответил Юрий Алексеевич, – не похожа.

В душе закипало раздражение. Свет в кухне начал казаться липким и желтым. Словно из-под потолка струился непрекращающийся ливень, состоявший из тысячи маслянистых желтых капелек. Раздражение клокотало и пенилось, перерастая в тотальную, всеобъемлющую ненависть. Ну где это сраный Макс ползает? Сколько можно вошкаться! Переодел штаны, накинул рубаху, и делов-то. Ушел, словно под лед!..

Юрий Алексеевич взглянул на часы. Двенадцать минут третьего. Ну вот, дотянули. Куда сейчас? Ксюха банчит до часу. После часа не откроет, хоть ты тресни. Та еще стервь… К дяде Мише после двух тоже не сунешься. Мигом рога пообшибает. У Надюхи… Тут он осознал, что перебирает в уме те точки, по которым сегодня совершил уже не один рейд. Везде было пусто. Раздавив окурок в чашке, Плотник вздохнул. Волна раздражения как будто отхлынула. Мир снова приобретал присущую ему упорядоченность.

Одна из девиц, та, что помладше, встала и вышла в коридор, обдав при этом Юрия Алексеевича запахом синтетической лаванды. «Симпатная птаха, – хмыкнул он про себя. – Вот только дизайн у нее как-то… не очень. Ее бы к хорошему парикмахеру сводить да в порядочное ателье…»

– Света, – крикнула ей вдогонку длинноволосая, – мне тоже захвати парочку. Ладно?

Ответа не последовало. Но, судя по поведению длинноволосой, его и не требовалось.

– Звать-то тебя как? – обратилась она к Юрию Алексеевичу. – Ну, имя у тебя есть?

– Плотник, – ответил он.

– Почему Плотник? – удивилась девушка.

– Псевдоним у меня такой был, в журналистскую бытность.

– Так ты журналист?! – То ли с восхищением, то ли издеваясь, воскликнула длинноволосая. – Круто! А фамилия твоя?.. Ну… я имею в виду настоящая. Если не секрет.

– Не секрет. Фамилия пролетарская. Шилов.

– Шлыков?

– Шилов. Слушаешь чем?

– Только не надо грубить, – обиделась девушка и тут же с достоинством добавила: – Я Аня.

– Очень приятно, – с кислым видом ответил Юрий Алексеевич.

Бессмысленное сидение на кухне начинало его тяготить. Тело требовало движения, тело жаждало приключений.

– Ладно, – продолжила допрос длинноволосая Аня, – раньше ты кропал статейки. А сейчас чем занимаешься?

– Делами, – вяло пробормотал Юрий Алексеевич, – серьезными делами. За которые огребаю нехилые бабки.

Зачем он буровил весь это вздор, он и сам толком не знал. Наверное, просто чтобы не молчать. Молчаливого сидения на чужой кухне его тело просто не вынесло бы. Вернулась Светлана, неся в кулачке горсть папирос. Она положила курево на подоконник и подсела к подруге. Девушки закурили.

– Не много ли смолите? – поинтересовался Плотник.

– А тебе-то что? – неприязненно ответила маленькая.

– Да ничего. Пожелтеете просто раньше времени.

При слове «пожелтеете» кухня снова наполнилась неприятным маслянистым свечением.

– Тебе-то что! – повторила Светлана, но уже с утвердительной ноткой.

(…через плечо!..)

– Ничего, – вздохнул Плотник.

По спине пробежал холодок. По коже разлился неприятный зуд, ладони вспотели. «Опять начинается, – подумал он с ужасом. – Да где же этот гад шляется? Чего он там делает, дрочит, что ли?!.»

– Пошли. – На пороге стоял Макс. – Дозвониться я ни до кого не дозвонился, попробуем так. Только сразу предупреждаю, гарантировать я ничего не гарантирую. Сейчас не день.

– Пошли! – вскочил Плотник.

Повторять ему дважды не было необходимости.

После душной квартиры улица показалась именно тем местом, куда души праведников попадают после смерти. На некоторое время Юрий Алексеевич даже забыл о том, что ему нужно куда-то бежать. (Сраженное свежестью ночи, об этом, похоже, забыло и его «затравленное» тело.) Пока Макс размышлял, в какую сторону им будет лучше всего двинуть, Плотник стоял на широких ступенях подъезда, с остервенением втягивая в себя дурманящий весенний воздух, и то таращился в усыпанное звездами небо, то переводил взгляд на шелестящие листвой гигантские тополя.

«Я люблю Тебя, Господи! – мысленно повторял он, зажмуриваясь от удовольствия. – То, что Ты создал, грандиозно и непостижимо. И то, как вид Твоего творения может отражаться в человеческой душе, еще более грандиозно и еще сильнее окутано тайной. Я преклоняюсь перед Тобой, я несказанно благодарен Тебе за одно то, что Ты подарил мне жизнь. Только ради этого момента, ради вида этих тополей и этого неба уже стоило жить и стоило страдать. Я люблю Тебя!.. Я!..» На этом его внутренний монолог оборвался, так как душа поднялась до уровней, где нет ни мысли, ни слов, ни чувств в их обыденном, земном понимании. Есть лишь всеобъемлющий восторг, есть радость единения со всем сущим…