Миша написал: «Я хотел этими фотографиями показать, как отношусь к тебе». И мне все было понятно.

Через две недели он взял отпуск и прилетел ко мне. Это было 12 июня 2016 года, в тот день Миша сделал мне предложение. Он сказал: «Я прожил уже немаленькую жизнь, многое видел и испытал, теперь я хочу посвятить себя тому, чтобы ты была счастлива». И принялся каждый день делать меня счастливой.

Позднее, когда мы взахлеб узнавали друг друга, я как-то призналась, что я сапиофил [2] . Миша сказал: «Я тоже». А еще: «Я догадывался, что это все из-за белки».

Как-то раз мы с Мишей общались с кем-то из фотографической тусовки, и я упомянула – к разговору пришлось, – что раньше в числе моих информаторов был, например, один из министров Калмыкии. После Миша сказал мне: «Не стоило говорить об этом, тебе же не поверили. Я тебя знаю и знаю, что все так и было. Но звучит совершенно бредово и недостоверно».

Наверное, так и есть. В некоторые моменты своей биографии я и сама поверить не могу. У меня, например, есть непроходящее пятно от пороха на щеке. Много лет назад один добрый человек из спецслужб сделал вид, что стреляет в меня – чтобы проверить. Странно, но я на него не в обиде, мы потом подружились и вместе осилили немало добрых дел.

Журналистика в Калмыкии – дело очень своеобразное. У меня не было каких-то знаковых текстов, которые можно было бы номинировать на условный Пулитцер [3] . Я не разоблачала, например, Кирсана Илюмжинова [4] , хотя при этом его пресс-служба ненавидела меня до неба и обратно. Но девяностые в регионе закончились ближе к концу 2000-х, и просто рутинные новости, если они не были написаны под диктовку той самой пресс-службы, уже были из ряда вон. Да и просто поступать правильно и честно было иногда – как в «Том самом Мюнхгаузене» – чем-то героическим. Наверное.

Когда я ездила в командировки в Осетию, я не делала там ошеломляющих фотографий. Даже не написала толком о тех парнях, которые, случалось, меня там прикрывали. Написала сейчас, и совесть кольнула: эх, молодо-зелено, ведь люди были всего важнее. А может, и к лучшему, что в СМИ не было информации ни о них, ни об их семьях. Пока они живы, по крайней мере. Но я могла наивно спросить у полковника и Героя России, а почему это на блокпост людей закинули, а баллоны с газом, чтобы они могли пищу готовить, нет? И снабженцы тут же получали нагоняй. Потому что полковник понимал, что я не напишу в муниципальной газете об этой ситуации, но федеральным коллегам передать вполне могу. И за такие моменты мне не стыдно. В отличие от, честно скажем, некоторых текстов.

Вот и с тем министром было что-то похожее. Я опубликовала в федеральном информагентстве шокирующие фотографии из единственной в Калмыкии детской больницы: на федеральные целевые деньги там начали ремонт к юбилею, ободрали все на свете, разгромили реанимацию и оперблок, налепили вентфасад – и так бросили. Потому что деньги куда-то делись.

Толку от этого фоторепортажа, пожалуй, не было бы. Но так совпало, что на следующий день в Элисту приехал Астахов, тогда еще детский омбудсмен. Коллеги, у которых были хорошие отношения с пресс-службой главы республики, втихаря передали мне его график, добрый человек из фотоцентра распечатал те самые фотографии покрупнее. Я явилась на мероприятие, подошла к Астахову и всучила ему снимки.

Деваться было некуда, и он вместе со мной поехал в больницу. Свита, журналисты – все куда-то делись, и мы ходили по больнице вдвоем. Я показывала, что вот в этой бывшей перевязочной лор-отделения по четным дням делают «чистые» операции, а по нечетным – «гнойные». Что лифты выдрали с корнем, и после операций детей носят на одеялах родственники – по единственной лестнице, где ходят и посетители, и буфетчицы с ведрами борщей. Что в отделении на шестьдесят детей, большинство из которых лежат там с мамами, один унитаз и одна розетка. Я затащила его в этот туалет.

Астахов отменил остальные встречи. Говорил за закрытыми дверями с главой. Собрал совещание, на котором полиция говорила: «Мы пытались возбудить дело о хищениях, но прокуратура не дала», а прокуратура говорила: «Да вы собрали какую-то чушь, а не основания для возбуждения».

Глава взял больницу под свою ответственность, Астахов уехал. И в больнице осталось все как прежде. Министр здравоохранения республики (надеюсь, он простит мне, что я через десять лет раскрываю его как тайный источник, а те, кто его узнает, будут уважать еще больше) сам вышел на меня. И потихоньку передавал мне информацию: что именно говорили на совещаниях, что Москва отказалась еще раз дать деньги, что в республиканском бюджете нужных средств просто нет.

Несколько месяцев я придумывала инфоповоды и старалась держать тему на плаву. Это было непросто, учитывая, что местные СМИ ее полностью игнорировали, а региональных представительств федеральных изданий, кроме меня в «Регнуме», в Калмыкии не было. В итоге стало понятно, что это тупик. Что сделать возможным ремонт в больнице могут только два человека – Путин и Медведев. Мы с несколькими ребятами на местном форуме обсуждали, что можно сделать. Митинг? Нам не собрать ста тысяч человек, в Элисте ровно столько и живет. Блокировать работу предприятий федеральной значимости? В республике таких нет. Листовки разбрасывать и развешивать ленточки? Не смешите.